Старый саквояж
Вера в сердцах выбежала на крыльцо, хлопнула калиткой так, что во дворе встревожились куры. Снова спор с бабушкой. Все одно и то же: «Прополи грядки», «Помоги с вареньем», «Отложи телефон». Будто ей, восемнадцатилетней, больше не о чем думать в деревне!
— Вера! Вернись сейчас же! — крикнула ей вдогонку Лидия Семёновна. Но внучка уже шла по проселочной дороге, не оглядываясь. Идти было некуда, но возвращаться — тем более не хотелось.
Добралась до речки, села на берег и смотрела, как солнце клонится за дальний лес. Обида давила на сердце: на родителей, уехавших в Москву и оставивших её здесь; на бабушку, которая вместо того, чтобы отпустить в Питер, затащила в эту глухомань. Вера уже поступила в институт, впереди новая жизнь — а она тут с банками возится.
Наутро бабушка постучала в дверь:
— Вера, помоги-ка. Надо банки в погреб отнести. Сама я по этим ступенькам не справлюсь.
Скрипя сердцем, Вера поднялась, умылась и пошла. Банки были тяжелые, лестница — ветхая. Таскала по нескольку раз. На последнем спуске в углу заметила запыленный, потрёпанный временем саквояж.
— Бабушка! А это чей чемодан?
— И не знаю… Наверное, деда твоего. Я с тех пор, как его не стало, в погреб не спускалась.
Любопытство охватило Веру. Не слушая бабушкиных возражений, она вытащила саквояж на свет. Кожа облупилась, замок заржавел.
— Брось эту рухлядь, — проворчала Лидия Семёновна. — Мало ли что там.
Но Вера уже копалаcь в старых рубахах, фотографиях и пожелтевших записках. На самом дне лежал аккуратный конверт. На нём было выведено: «Ольге. Простить и понять». Почерк узнаваемый — дедовский.
— Можно? — спросила внучка, глядя на бабушку.
Та кивнула. Вера развернула письмо. Оно было пронзительным. Дед Николай просил прощения у некой Ольги. Писал, как любил её и как погубил всё ревностью. Дата — 1972 год. Бабушка побледнела.
— Это… через год после нашей свадьбы, — прошептала она.
— Может, не стоит копаться, — тихо сказала Вера.
— Нет. Теперь я должна знать. Где то самое место, про которое он писал: «где я сломал её мечты»?
Поздно вечером бабушка попросила внучку раздобыть билеты в город под Псковом.
— Просто найди. Я должна увидеть ту улицу.
Назавтра они поехали на поезде. Дорога была долгой, и всю дорогу бабушка говорила. О юности, о том, как встретила Николая, как вышла за него по любви. И всё же где-то внутри всегда шевелилась тень сомнения, что он был не до конца её.
Приехав, вызвали такси и доехали до адреса из письма. Дом был деревянный, крепкий. Пока стояли у калитки, сзади раздался голос:
— Вам кого?
Обернулись. Перед ними стояла женщина лет восьмидесяти, бодрая, с ясным взглядом.
— Здравствуйте. Вы не знаете Ольгу Белову? — спросила Лидия Семёновна.
— Моя дочь, — улыбнулась старушка. — Только давно в Новгороде живёт.
— А Николая Соколова знали? Я его вдова…
Женщина пригласила их в дом. Назвалась тётей Машей. Рассказала, что когда-то Николай служил здесь. Ольга, её дочь, работала в госпитале. Они любили друг друга, собирались пожениться, но кто-то пустил слух, будто Ольга ему неверна. Николай поверил — и ушёл. Ольга не смогла простить, но продолжала любить. Через два года собралась замуж. За месяц до свадьбы пришло письмо от Николая. Но мать, тётя Маша, прочитала — и вернула обратно.
— Хотела, чтобы она новую жизнь начала. И знаешь, не жалею. Она счастлива. Всё у неё хорошо. И ты, Лида, жизнь прожила достойно. Значит, так и надо было.
Вера и бабушка вышли молча. У бабушки на глазах блестели слёзы.
— А если бы она простила?.. — шёпотом спросила она в гостинице.
— Бабушка, история не терпит «если», — тихо ответила Вера. — Ты была его женой. Он любил тебя. И ты его.
Лидия Семёновна кивнула, обняла внучку и впервые за долгое время улыбнулась.
