Прошло два года. Дочь даже слова не написала за это время. Просто вычеркнула меня из своей жизни. А мне скоро семьдесят…
Мою соседку, Валентину Семёновну, у нас во дворе все знают. Ей шестьдесят восемь, живёт одна. Иногда я к ней заглядываю с чем-нибудь к чаю — просто по-доброму, по-соседски. Она добрая, интеллигентная, всегда приветливая, любит вспоминать, как с покойным мужем путешествовала. Но про семью говорит редко. И вот перед прошлыми праздниками, когда я зашла, как обычно, с гостинцами, она вдруг раскрылась. Тогда я впервые услышала историю, от которой до сих пор мурашки по коже.
Когда я вошла, Валентина Семёновна была не в себе. Обычно бодрая, в тот вечер она сидела молча, уставившись в одну точку. Я не стала лезть с вопросами, заварила чай, поставила пряники и присела рядом. Она долго молчала, будто сомневалась. А потом вдруг выдохнула:
— Уже два года… Ни звонка, ни сообщения. Я пробовала звонить — номер не существует. Адреса её теперь не знаю…
Она замолчала. Будто перед глазами промелькнули годы. И вдруг, словно прорвало, Валентина Семёновна начала рассказывать.
— У нас была счастливая семья. Мы с Владимиром рано поженились, но детей не торопились заводить — хотели пожить для себя. Его работа позволяла нам ездить по разным городам. Мы были неразлучны, много смеялись, обожали наш дом, который обустраивали вместе. Он сам сделал ремонт в нашей трёшке в центре Екатеринбурга — мечтал об этом всю жизнь…
Когда родилась наша дочь, Лиза, Владимир будто ожил. Носил её на руках, читал сказки, каждую минуту проводил с ней. Я смотрела на них и думала: мне большего счастья и не нужно. Но десять лет назад Владимира не стало. Он долго болел, мы боролись до конца, потратили все сбережения. А потом… тишина. Пустота. Как будто сердце вырвали.
После смерти отца Лиза начала отдаляться. Сняла комнату, захотела жить отдельно. Я не противилась — взрослый человек, пусть строит свою жизнь. Она навещала, мы общались, всё было более-менее. Но два года назад она пришла и прямо заявила: хочет взять ипотеку на квартиру.
Я объяснила: помочь не могу. От наших с Владимиром накоплений почти ничего не осталось — всё ушло на лечение. Пенсии едва хватает на квартплату и таблетки. Тогда она предложила… продать нашу квартиру. Мол, купить мне однушку где-нибудь на окраине, а остальные деньги отдать ей на первый взнос.
Я не смогла согласиться. Дело не в деньгах — в памяти. Эти стены, каждый угол — Владимир делал своими руками. Здесь прошла вся моя жизнь, всё моё счастье. Как я могу это просто отдать? Она кричала, что отец всё делал ради неё, что рано или поздно квартира всё равно будет её, что я эгоистка. Я пыталась объяснить: хочу, чтобы она хоть иногда приходила сюда, вспоминала нас… Но она не слушала.
Тогда она хлопнула дверью и ушла. С тех пор — ни слова. Ни звонков, ни визитов, даже в праздники. Потом случайно узнала от знакомой: Лиза всё-таки взяла ипотеку, работает на двух работах, живёт в вечной гонке. Ни семьи, ни детей. Даже подруга говорит, что её не видела уже полгода.
А я… я просто жду. Каждый день смотрю на телефон, жду звонка. Но его нет. И дозвониться не могу — видимо, номер сменила. Наверное, не хочет меня видеть. Не хочет слышать. Думает, что я её предала, не уступив. Но мне уже почти семьдесят. Не знаю, сколько ещё проживу в этой квартире, сколько вечеров проведу у окна в ожидании. И не понимаю… чем так её обидела.
