Мы сидели с Наташкой на кухне, прижавшись друг к другу. Слёзы катились сами по себе. Вдвоём нас кинули — меня муж, а её парень. Разница лишь в возрасте: ей девятнадцать, мне сорок. Но боль — одинаковая. И обида — тоже.
Никто не решился сказать правду в лицо. Натаха получила сообщение в ВК: «Всё кончено. Я с другой». А мне пришла смска: «Разводимся. Полюбил другую». После двадцати лет брака. После общего житья-бытья, праздников, трудностей, после того как я растила дочь, терпела его отсутствие, прощала скандалы. И в ответ — три строчки на экране.
Через три часа он приехал, будто по делу. Без слов, без стыда. Собрал вещи в спешке, даже не взглянул в мою сторону. Только Наташка выбежала, смотрела на него, будто на чужого. Он молча развернулся и вышел. Дверь захлопнулась.
А её Сашка исчез двумя днями раньше. Пока мы были в «Пятёрочке», собрал свои шмотки и смылся. В квартире повисла тяжёла́я тишина. Мы ревели. Потом онемели. Потом пришла злость.
— Мам, дава́й замки поменяем? — вдруг предложила Натаха.
Я кивнула. Поменяли. И не только их. Собрали всё, что напоминало о них: футболки, подарки, фотки. Запихали в чёрные пакеты и выбросили. Оставили только нужное. Его дрель и болгарку продали на «Авито». Посуду отдали соседке — на двоих столько не надо. Заткнули протекающий унитаз, вымыли квартиру, купили герань на подоконник. Стали жить вдвоём. Без мужиков. Без криков. Без нервов.
— Мам, может, кота возьмём? — спросила однажды Натаха.
— А как же аллергия отца?
— Вот и хорошо, что он свалил.
Так у нас появился Барсик. Чёрный, как смоль, с хитрой мордой. Глаза — как у рыси. Теперь он наш главный антидепрессант.
Я подала на развод. Бывший даже выписался из квартиры, лишь бы не делить машину. Через неделю он уже постил в инсте фотки с новой «любовью» — девицей, которой едва стукнуло двадцать три. Всего на три года старше нашей дочери.
И знаете, я не сломалась. Не ушла в запой. Записалась в качалку. Перекрасилась. Стала брать подработку. Начальник даже премию дал за инициативу. На работе удивились: «Ого, ты как новая!». Натаха снова смеялась. Через полгода сходила на первое свидание после расставания. Мы жили. Дышали. Начали с чистого листа.
Всё бы ничего, но однажды вечером он вернулся. Не позвонил, не предупредил. Стоит на пороге с чемоданом и тупой ухмылкой.
— Она меня кинула, — буркнул. — Хочу домой.
— А у нас для тебя нет дома, — спокойно ответила я, не пуская его внутрь.
Натаха подошла, встала рядом.
— Мам, не пускай. Прошу.
Я не пустила. Закрыла дверь. А он там топтался и бубнил:
— Это ты виновата́. Не держала меня. Отдалилась. Остыла. Ты…
А я стояла и думала: после двадцати лет брака ты даже в глаза не посмел сказать, что уходишь. Кинул смской. А теперь я виновата́, что не распахнула объятия?
А вокруг все ждали, что я передумаю.
— Одна не потянешь, — вздыхала мать.
— Дай ещё шанс, — уговаривала свекровь.
— В твои годы уже не разбежишься, — шипела сестра.
Даже на работе коллеги качали головами:
— Ну вернулся же. Ну ошибся. Разве нельзя простить?
Нельзя. Не простила. И не прощу.
Потому что есть вещи, которые не прощают. Не из злости. А из самоуважения. Ты — не старый диван, который можно выкинуть, а потом передумать. Не запасной вариант.
— Двадцать лет жизни — и ты готова всё перечеркнуть из-за одной ошибки? — спросил он потом по телефону.
— Готова перечеркнуть из-за твоей трусости, — ответила я. — Мог уйти по-мужски. А ты слинял, как пацан. И вернулся только потому, что не сложилось. Это не любовь. Это страх одиночества.
Теперь я знаю: никакой бывший не отменяет твою ценность. Никакие «а вдруг» не стоят новой боли.
А мы с Наташкой — живём. В тишине. В спокойствии. С Барсиком. И с новым замком на двери.
