Всё началось в один из тех вечеров, когда время будто вытекает сквозь пальцы. Часы показывали далеко за десять, когда зазвонил телефон. На экране — лицо сына. Его голос дрожал: «Мама, Свету увезли на скорой. Врачи говорят, что лучше перестраховаться. Я еду с ней, а Мишутку не с кем оставить. Ты же поможешь?..» Уже через полчаса он стоял на пороге с рюкзаком, сумками и полуторагодовалым малышом. В его глазах — тревога и безмолвная мольба. Конечно, я не могла отказать, хоть с его женой, Светланой, у нас были, мягко говоря, прохладные отношения.
С тех пор как родился Мишутка, они словно отгородились от меня. Сколько раз предлагала помощь — и с готовкой, и с ребёнком, да хотя бы просто посидеть — всегда в ответ звучало: «Спасибо, мы сами справимся». Не лезла, не настаивала. Но сердце ныло — я ведь бабушка, мне хочется быть рядом. В последний раз видела внука ещё в мае. Потом Света и вовсе словно в крепость заперлась. Во время карантина начался настоящий маскарад страхов: дверные ручки протирали спиртом, гостей не пускали даже на порог.
Но вот грянул гром — и дверь открылась. Сын оставил мне целый склад баночек, кремов, пелёнок и даже огромный фитбол. «Света укачивает его только так, иначе не засыпает», — пробормотал он торопливо. Я кивнула, хотя про себя подумала: «Ну уж нет, не стану прыгать вокруг него, как клоун. Ребёнок должен спать, а не требовать цирка». Отправив сына в больницу, позвонила на работу и взяла отпуск за свой счёт. Бывало и не такое.
Первая ночь выдалась тяжёлой. Малыш орал так, что снизу постучали — соседка поинтересовалась, не грабят ли меня. Я извинилась, объяснила. Она пожала плечами и ушла. Но уже через пару дней Мишутка засыпал под мои руки — тёплые, неторопливые, без всяких мячей.
Через неделю позвонила Светлана. Спрашивала про еду, сон, стул, цвет пюре. Отвечала спокойно: всё в порядке, даю домашнее, сама варю, не верю этим баночным смесям. Она молчала. Не верила, что ребёнок может спать без ритуалов, без танцев с бубнами.
Две недели пролетели, как странный сон. Я жила этим маленьким человеком, дышала им. Руки вспомнили, как носить младенца, сердце билось в такт его сну. Да, устала. Но была счастлива. Я снова почувствовала себя бабушкой.
Когда Свету выписали, я передала ей внука, аккуратно сложила вещи. Ни слова благодарности, ни улыбки. Только холодный взгляд и фраза:
— Вы всё делали не так.
— В смысле? — не поняла я.
— Вы сломали режим. Теперь он ночами орет, а от ваших пюре высыпало. Я же всё расписала! Почему нельзя было просто слушать?!
Онемела. Две недели — ни намёка на недовольство. И вот теперь — удар. Вместо спасибо — упрёки. Больно. Обидно. Я не рвалась к ним — я помогла. А в ответ услышала, что всё испортила.
Теперь мне запрещают видеться с Мишуткой. Света говорит, что не доверяет. Внука вижу только на фотках в соцсетях. Сын молчит, не вступается. Я тоже не лезу. Но внутри — пустота.
Я не считаю, что была неправа. Сына вырастила без всяких методичек — и вырос хорошим человеком. А тут — минута в минуту, грамм в грамм. Где здесь душа?
Не знаю, кто прав. Знаю одно: я люблю внука. И если однажды они снова позвонят — открою дверь. Но этот холод, эта неблагодарность… Они останутся во мне, как шрам.
