8:00 автобус оставил меня у небольшого дома с оградой в 8ч. Сентябрьский ветер щипал щеки, а под ногами шуршали желтоватые кленовые листья. «Первый рабочий день, 46й год жизни, всё под силу», мысленно подтянула я плечо к сумке с чистой обувью и пустым термосом.
Заведующая, Зоя Петровна, уже ждала в вестибюле, где пахло кашей от столовой. За круглыми очками блеснули её взгляды:
Проходите, покажу ваш пост.
Тихий гул телевизора, звон посуды из кухни и старый мужчина, прислонившийся к ходункам, заполняли коридор. Ни один из сотрудников не поднимал голос: здесь, кажется, стараются не тревожить покой жильцов.
Мне вручили свободный шкафчик, халат и тонкий бейджик: «Социальный работник. СветланаН». Сняла шапку, волосы слегка помяты, попыталась их расправить. В прежней бухгалтерии, где я проработала до закрытия в жаре изза сокращений, всё пахло бумагой, а не антисептиками. После отца, который ушёл, я захотела делать чтото осязаемое, помогать тем, у кого действительно нет поддержки.
Первой задачей было раздать вязанные пледы. Я прошлась по палате с шестью кроватями: Елена Григорьевна складывала шапки для внуков, не отрывая глаз от спицы; Аркадий Николаевич пытался разглядеть газету сквозь линзу; Валентина Сергеевна сидела у окна, будто слушая собственную тишину. Каждый был окружён вещами, но выглядел одиноким. У меня защипало под грудью, как перед чужой слезой, которую нельзя вытереть.
На обед я вышла во двор, нашла сетку и позвонила мамеТамаре Васильевне, ей 72года, живёт в том же районе, но добраться тяжело две пересадки.
Всё в порядке, сказала она, только плита опять «стреляет», зайди, посмотри. Я пообещала зайти в субботу, услышала короткое «не забудь». В её лице я видела тонкие губы, привыкшие не просить лишнего.
Вечером, закрыв постели и подписав лист обхода, я закончила смену. На остановке уже темнело, небо покрывалось вороньими крыльями. В автобусе листала распечатку с рекомендациями по уходу за маломобильными пожилыми, полученную от учебного заведения. Между строк пробежала мысль: мама сидит в пустой квартире, ставит тяжёлую сковороду на крышку газа, лишь бы не пользоваться соседской электроплитой.
Месяц прошёл. Октябрь покрывал окна тонким льдом, а я впитывала рутину: встречи с реабилитологом, групповые упражнения, контроль лекарств. Я придумала «Кофейные пятницы» варила в турке ароматный кофе, собирала четыре желающих за складным столом и включала записи эстрады шестидесятых. Двое улыбались, один дремал, но даже дрема рядом была теплее, чем пустой коридор.
В четверг санитарка ушла на больничный, и я одна вела пациента в поликлинику. Лидию Павловну пришлось ждать, когда Зоя Петровна вызвала её наверх заполнить срочную форму для соцзащиты.
Ничего, девочка, посижу, тихо вздохнула Лидия, дрожа над сумочкой: полчаса на ногах испытание для её отёков.
Вечером мама позвонила первой:
Таблетки от давления закончились, голова ноет, сухо сказала она. Я прижала телефон к щеке, пока протирала лукошко с яблоками в холодильнике учреждения, где повар попросил помощи.
Куплю завтра, шепнула я, прости, сегодня не успела. На том конце повисла пауза, заполненная домашним гудением.
Следующее утро началось со срыва: автобус стоял в пробке, и я опоздала пятнадцать минут. Попросив у Зои Петровны отпроситься на обед, я помчалась в аптеку, простояла в очереди льготников и вернулась с пакетом лекарств. Коробку с надписью «forzaten» передала маме через знакомую почтальонку, а через два часа получила смс «получила, спасибо», но радости в этих словах не нашла.
Вечером Аркадий Николаевич не нашёл свой альбом и заплакал так, будто его сердце рвалось. Мы вместе рыскали между матрасом и спинкой кровати, под тумбочкой, в бельевом шкафу. В итоге нашли лишь выцветший билет в цирк. Тогда старик поведал, как его дочь уехала на Камчатку и пишет только в праздники.
Похоже, я забываю её голос, прошептал он. Я услышала в этих словах свой страх: а если мама однажды не узнает меня по телефону?
Домой я добралась после девяти, сквозь сырой ветер, дрожащие фонари, темные лестничные пролёты. Дверь захлопнулась, а дисплей высветил пропущенный звонок от мамы час назад. Я набрала, но исходящий тон гудел до сброса. Воспоминание о мрачном коридоре приюта нахлынуло: там хотя бы дежурная сестра приходила каждые два часа, а сейчас мама была совсем одна.
В воскресенье я всё-таки приехала к ней. В квартире пахло тушёной капустой и старым маслом, холодильник гудел громче, чем год назад. Мама сидела на табуретке, положив руку на колено, будто собиралась сэкономить силы.
Я сама поменяю лампу, попыталась я пошутить, но мать посмотрела строго:
Лампа пустяк. Когда ты в последний раз просто села, попила чай, не глядя на часы?
Эти слова, как иголка, пронзили мои оправдания.
В понедельник директор объявил об аудите на следующей неделе, каждому работнику нужен отчёт о социальной вовлечённости. Зоя Петровна принесла стопку форм. Я взяла их машинально, но в голове всплыл пустой кухонный стол мамы. Комок в груди стал тяжелей: работа требовала полного присутствия, а дома меня ждал одиночный быт.
Конец октября. Троллейбусный дождь стучал по стеклам, сумрак загонял редких прохожих под крышки подъездов. После смены, где двое жильцов поссорились изза телевизора, я не пошла домой. На остановке возле маминой пятиэтажки купила у дежурного три батарейки и поднялась на четвёртый этаж. Дверь была незаперта, лишь на цепочке. Внутри пахло мокрыми листьями, сквозняк бил из открытого балкона.
Мама сидела напротив погасшей плиты, согнув плечи. Одна свеча коптила, бросая тени на шкафы.
Пробки выбито, сказала она, не глядя, темно, но громко не будет.
Я сняла пальто, щёлкнула фонариком, но чёрный щиток в прихожей казался немым упрёком.
Ты ведь звонила, тихо произнесла мать. Я звонила лишь поговорить.
Я села на край стула, внезапно осознав, что в этом полумраке мы обе как её подопечные, только роли поменялись. Я взяла мамину холодную ладонь, ощутив её как прежнюю, но уже не тёплую опору. В голове пробежала мысль: нельзя вернуть те вечера, как нельзя вернуть старую фотографию из молодости.
Мам, я сделаю так, чтобы ты не осталась одна, произнесла я ясно, будто подписывая заявление. Решение дрожало в животе: придётся требовать гибкий график, искать сиделку, рисковать новой работой. Возврат к прежнему бегу между двумя одиночествами уже был невозможен.
Утром, сразу после рассвета, я снова щёлкнула фонариком лампочка в коридоре у мамы загорелась, я заменила предохранитель ночью. Пахло сгоревшей изоляцией и свежим хлебом: соседка снизу принесла буханку, услышав хлопки. Мама включила чайник и удивлённо смотрела, как я ковыряюсь в проводах.
Я договорюсь, чтобы к тебе приходили специалисты, сказала я, вставая. На столе лежала раскрытая записная книжка районного центра соцобслуживания.
Через час я уже объясняла сотруднице в центре ситуацию. Женщина в сиреневом свитере быстро листала программу:
Заявление можно подать онлайн. По федеральному закону 442м пожилым жителям дома предоставляют услуги сиделки дважды в неделю.
Я заполнила формы, приложила справку о доходах мамы и спросила о медсестре. Организуем патронаж, согласуем график, кивнула она.
К дому сопровождаемого проживания я вернулась к полудню. Вахтёрша проверила часы, а Зоя Петровна встретила меня в медкабинете, раздавая сменный лист.
У меня личная причина, начала я, сразу раскрывая: мама ждёт помощи, без гибкого графика я упаду и здесь, и дома. Это не «отдых», мне нужны два вечера в неделю, готова брать утренние смены и сдавать отчёты.
Слова вырвались резче, чем я хотела. Зоя сняла очки, протёрла стекла салфеткой.
Ты знаешь, отчётность растёт, проверка на носу.
Я готовилась к отказу, но заведующая продолжила:
Жильцы имеют право на стабильное сопровождение. Предложи чёткий план, чтобы никто не остался без внимания, и подпишу.
В столовой за двадцать минут я набросала план «перекрытия»: Лидию Павловну будет вести волонтёр из университета, дежурство в холле возьмёт санитар Гена, а «Кофейные пятницы» перенесу на раннее утро, когда персонал свободен. Зоя просмотрела таблицу, поставила подпись и добавила: Смотри, чтобы качество не упало. Люди не расписание, а жизнь.
Тем же днём я вернулась в мужское крыло. Аркадий Николаевич сидел у радиоприёмника, пальцы теребили ворс одеяла.
Мы найдём альбом, тихо сказала я ему.
Обойдя прачечную, заглянув в кладовку, я спросила санитарку о прошлой смене. К вечеру, раздвинув тумбочку, услышала шорох бумаги между доской и плинтусом лежал красный уголок. Альбом. Я вынула его двумя руками, смахнула пыль. На обложке желтели слова «1973лето». Аркадий прижал находку к груди, будто держал живого воробья. Он молчал, но глаза блестели, и моё напряжение растворилось.
На общем собрании я предложила «уголок семейных историй»: каждый сможет хранить важные вещи альбомы, открытки, вышивки в отдельном ящике с кодовым замком. Идею поддержали, а Гена согласился собрать полки из старых ящиков от овощей. В шуме молотка я поймала себя, улыбающейся без причины.
Ближе к семи вечера я сняла халат и успела на электричку. В квартире у мамы светилось окно, внутри сидела седая медсестра в маске, пришедшая от соццентра три раза в неделю. Женщины обсуждали рецепт клюквенного морса. Мама недоверчиво посмотрела на гостью, но, заметив меня в дверях, кивнула:
Говорят, давление будет держаться.
Прошла неделя. Я встаю в пять, успеваю ранний развоз постояльцев к физиотерапии, а в четверг и субботу ухожу в пять вечера, успеваю приготовить ужин маме или просто посидеть с кружкой горячей воды. Режим плотный, но впервые он не кажется бесконечной гонкой.
Однажды Зоя Петровна задержала меня у поста.
Проверяющие отметили рост вовлечённости жильцов. Ящики с историями удачно, держи благодарность за личное дело.
Я выдохнула: план работает.
День стал туманным, к вечеру лёгкий снег украсил улицы. С второго этажа видно было, как на подтаявшем асфальте блестит тонкая корка льда. Я проводила Аркадия Николаевича в комнату, убедилась, что батарея тёплая, и попросила Олюсанитарку зайти к нему ещё раз перед отбоем. Затем взяла плащ и вышла под фонарь.
В троллейбусе тёплый воздух и запах мокрой шерсти. Открыв телефон, увидела сообщение от мамы: «Медсестра принесла тонометр, давление 130, в норме». Кратко, но за этими цифрами покой. Я улыбнулась и отправила голосовое, рассказав, как Аркадий наконец перелистал весь альбом и нашёл снимок цирка, о котором говорил.
В доме мамы пахло яблочным компотом. Старый холодильник шумел, но рядом стоял новый удлинитель: электрик из ЖЭУ, вызванный соцработницей, заменил проводку. Я расставила продукты по полкам, переобулась и села за стол.
Ты сегодня не спешишь? спросила мама.
Нет, ответила я. Завтра утреннее дежурство, успею.
Мы пили чай с мёдом. На подоконнике лежал фонарик уже не нужен, но привычка держать его рядом. Мама рассказывала, как учится заносить показания давления в бумажный дневник, чтобы медсестра сверяла. Я слушала, и тревожная дрожь в животе исчезла: баланс, которого я боялась не найти, оказался простым расписанием и несколькими союзниками.
Перед уходом я поправила пальто на вешалке, а мама протянула мне маленький шерстяной шарф.
На улице порошит.
Я обмотала шеи, почувствовала знакомое тепло ниток. В прихожей тикали старые часы, нарушая тишину. Я выключила верхний свет, оставив лишь кухонную лампу.
До завтра, мам, прошептала я.
Без суеты, без спешки.
На лестничной площадке пахло холодом и железом перил. Я сжала шарф в руке и вдруг ясно поняла: ни дом престарелых, ни эта квартира больше не тупики. Это две точки, между которыми я научилась перемещаться. Снежинки, едва заметные под подъездным фонарём, кружились тихо. Я шагнула в ночь впереди ещё одно дежурство и ещё один чай.
