21октября, понедельник.
Сегодня я, Алёна Никольская, вышла из автобуса у ворот дома для пожилых, откуда начинается мой первый рабочий день в 8:20. Сентябрьский холод щиплет щеки, на клумбе шуршат сухие кленовые листья. «Первый день, сорокшестой год жизни, справлюсь», пробормотала я, пока держу на плече сумку с чистой сменной обувью и пустой термос.
Заведующая, Зоя Петровна, встретила меня в вестибюле, где аромат каши всё ещё висит в воздухе. За круглыми очками у неё блеснули внимательные глаза:
Проходи, покажу пост.
В коридоре гудел тихий телевизор, из столовой доносилось звяканье посуды. У стены, опершись на ходунки, дремал хрупкий старик. Ни один из сотрудников не повышает голос здесь, кажется, стараются не тревожить хрупкий покой жильцов.
Мне выдали свободный шкафчик, халат и тонкий бейдж: «Социальный работник. Алёна Н.» Я сняла головной убор, причёска была слегка помята, но я безуспешно пыталась её пригладить. В прежней бухгалтерии, закрывшейся летом изза сокращения, всё пахло бумагой, а не антисептиками. Перейти в новую профессию подтолкнула не только безработная летняя пора, но и смерть отца, после которой я захотела делать чтото осязаемое своими руками, помогать тем, кому действительно некому.
Первой задачей было раздать вязанные пледы. Я прошла палату с шестью койками: Агафья Григорьевна складывала шапочки для внуков, но вязала, не поднимая глаз; Аркадий Николаевич пытался рассмотреть газету, приближая к носу линзу; Глафира Сергеевна сидела у окна, будто слушала собственную тишину. Каждый был окружён вещами, но выглядел одиноким. В груди зажглось лёгкое покалывание, как перед чужой слезой, которую не знаешь, как вытереть.
В обеденный перерыв я вышла во двор, нашла сеть и набрала мамин номер. Любовь Васильевна, которой семьдесят два, живёт в той же части города, но доехать надо две пересадки.
Всё нормально, сказала мама, только конфорка опять «стрелит», зайди, посмотри.
Я пообещала заехать в субботу, услышала короткое «не забудь». В её лице я видела тонкие губы, приучённые не просить лишнего.
Вечером, после того как заправила постели и подписала лист обхода, я закрыла смену. На остановке уже темнело, небо заволокло вороньими крыльями. В автобусе я листала рекомендации по уходу за маломобильными пожилыми, полученные от учебного заведения. Между строк всплывала мысль: мама ждёт в пустой квартире, ставит на ночь тяжёлую сковороду на крышку газовой плиты, лишь бы не одалживать электроплитку у соседей.
Месяц прошёл. Октябрьные ночи покрывают окна тонким льдом, а я погружаюсь в рутину: встречи с реабилитологом, групповые упражнения, контроль лекарств. Я придумала «Кофейные пятницы»: в столовой варила зёрна в турке, рассаживала четверых желающих за складной стол и ставила старый радиоприёмник с эстрадой шестидесятых. Двое улыбались, один дремал, но даже дремать рядом приятнее, чем в пустом коридоре.
В один из четвергов санитарка ушла на больничный, и я одна отвечала за сопровождение в поликлинику. Лидию Павловну пришлось ждать в очереди, когда Зоя Петровна вызвала её наверх заполнить срочную форму для проверяющих соцзащиты. Лидия тихо вздохнула:
Ничего, девочка, посижу.
Но я видела, как дрожат её пальцы над сумочкой: полчаса на ногах испытание для отёков в суставах.
Вечером первая позвонила мама.
Таблетки от давления закончились, а голова нынче тяжела, сухо сказала она.
Я прижала телефон к щеке, одновременно протирая лукошко с яблоками в холодильнике учреждения, где кулинар попросил помощи.
Я завтра куплю, тихо ответила я, добавив: Прости, сегодня не успела.
Пауза, наполненная бытовым шумом.
Утро началось со срыва: автобус застрял в пробке, я опоздала пятнадцать минут. Попросив у Зои Петровны отгул на обед, я помчалась в ближайшую аптеку, простояла в очереди для пенсионеров и вернула маме коробочку с лекарством через знакомого почтальона. Через два часа пришло СМС: «Получила, спасибо», но радости я не почувствовала.
Вечером Аркадий Николаевич не нашёл свой альбом и заплакал так беззащитно, что у меня защемило в груди. Мы вдвоём роились между матрасом и спинкой кровати, под тумбочкой, даже в бельевом шкафу. Нашли лишь выцветший билет в цирк. Старик рассказал, как его дочь уехала на Камчатку и пишет поздравления только по праздникам.
Похоже, забываю её голос, прошептал он. В этих словах я услышала свой страх: а если мама когданибудь не узнает меня по телефону?
Домой я добралась после девяти, сквозняк пробивал фонари, лестничные пролёты были без ламп. Дверь захлопнулась, дисплей показал пропущенный звонок мамы час назад. Я набрала, но исходящий тон гудел до сброса. Воспоминание о мрачном коридоре приюта накрыло меня там хоть бы дежурная сестра появлялась каждые два часа, а мама сейчас совсем одна.
В воскресенье я всё же приехала к маме. Кухня пахла тушёной капустой и старым маслом, холодильник гудел громче, чем год назад. Мама сидела на табуретке, положив руку на колено, будто экономила силы.
Я сама поменяю лампу, попыталась я пошутить, но мать посмотрела пристально:
Лампа ерунда. Когда ты в последний раз просто посидела, выпила чай, не глядя на часы?
Вопрос прошёл сквозь плотную ткань моих оправданий, как иголка.
В понедельник директор объявил о предстоящем аудите, каждому работнику требуется отчёт о «социальной вовлечённости». Зоя Петровна принесла стопку форм. Я машинально взяла пачку, но перед глазами всплыл пустой мамин кухонный стол. Комок в груди тяжелеет: работа требует полного присутствия, а мама моя опора.
Конец октября. Троллейбус скрипел в дождливом сумраке, редкие прохожие прятались под козырьки подъездов. После смены, где двое жильцов поссорились изза телевизора, я не спешила домой. На остановке рядом с маминой пятиэтажкой купила у дежурного три батарейки, поднялась на четвёртый этаж. Дверь была лишь на цепочке, внутри пахло мокрыми листьями, сквозняк дул с открытого балкона.
Мама сидела у погасшей плиты, согнув плечи. Одинокая свеча коптила, отбрасывая тени на шкафы.
Пробки выбило, сказала она, темно, греметь не стала.
Я сняла пальто, щёлкнула фонариком, но черный щиток в прихожей выглядел как немой упрёк.
Ты звонила, тихо произнесла мать. Я звонила просто поговорить.
Я опустилась на край стула и ощутила, что в этом полумраке мы обе как мои подопечные, только роли поменялись.
Я взяла мамину холодную ладонь, ощутила её новую твёрдость. В голове прокатилась ясная мысль: нельзя вернуть те вечера, как нельзя вернуть Аркадию старые фотографии.
Мам, я сделаю так, чтобы ты не была одна, произнесла я громко, словно подписывая заявление. Решение дрожало в животе: придётся требовать гибкий график, искать сиделку, рисковать очередной работой. Бег между двумя одиночествами уже не был моим выбором.
Утром, сразу после рассвета, я снова включила фонарик: лампочка в мамином коридоре зажглась, я заменила пробки в щитке ночью. Пахло сгоревшей изоляцией и тёплым хлебом: соседка снизу принесла буханку, услышав шум. Мама включила чайник и удивлённо смотрела, как я ковыряюсь в проводах.
Я договорюсь, чтобы к тебе приходили специалисты, повторила я, выпрямляясь. На столе лежала раскрытая записная книжка с телефонным номером районного центра соцобслуживания.
Через час я уже объясняла в центре ситуацию. Соцработница в сиреневом свитере быстро листала программу:
Заявление можно подать дистанционно. По федеральному закону четыреста сорок два пожилых жителя имеют право на услуги сиделки два раза в неделю.
Я заполнила формы, приложила справку о доходах матери и осторожно спросила о медицинской сестре.
Организуем патронаж, согласуем график, кивнула она.
К дому сопровождаемого проживания я добралась к полудню. Вахтёрша укоризненно посмотрела на часы, но Зоя Петровна встретила меня в медкабинете, раздавая сменный лист.
У меня личная причина, начала я и сразу же изложила: мама ждёт помощи, без гибкого графика я сорвусь и здесь, и дома. Это не просьба «отдохнуть», мне нужны два вечера в неделю, когда я могу уйти раньше, готова брать утренние смены и отчёты.
Слова вырвались резче, чем я хотела.
Зоя сняла очки, протёрла стёкла салфеткой.
Ты знаешь, отчётность растёт, проверка на носу.
Я готовилась к отказу, но заведующая продолжила:
Жильцы имеют право на стабильное сопровождение. Предложи чёткий план, чтобы никто не остался без внимания. Тогда подпишу.
В столовой за двадцать минут я набросала «план перекрытия»: Лидию Павловну будет вести волонтёр из университета, дежурство в холле возьмёт санитар Гена, а «Кофейные пятницы» перенесу на раннее утро, когда персонал свободен. Зоя просмотрела таблицу, поставила подпись и добавила:
Смотри, чтобы качество не упало. Люди здесь не графики, а жизнь.
Тем же днём я вернулась в мужское крыло. Аркадий Николаевич сидел у радиоприёмника, пальцы теребили ворс одеяла.
Мы найдём альбом, тихо сказала я ему.
Я обошла прачечную, заглянула в кладовку, где хранили чужие одеяла, расспросила санитарку о прошлой смене. К вечеру, раздвинув тумбочку у стены, услышала шорох бумаги между доской и плинтусом торчал красный уголок. Альбом.
Вынула его двумя руками, смахнула пыль. На обложке пожелтевшие слова «1973 лето». Аркадий прижал находку к груди, словно живого воробья. Он молчал, но глаза блестели, и моё напряжение постепенно растворилось.
На общем собрании жильцов я предложила «уголок семейных историй»: каждый сможет хранить важные вещи альбом, открытки, вышивки в отдельном ящике с кодовым замком. Идея нашла поддержку, а Гена согласился сколотить полки из старых ящиков от овощей. В шуме молотка я поймала себя на улыбке.
Ближе к семи вечера я сняла халат и успела на электричку. В квартире мамы светилось окно внутри сидела седая медсестра в маске, оформленная центром соцобслуживания на три раза в неделю. Женщины обсуждали рецепт клюквенного морса. Мама недоверчиво смотрела на новую гостью, но, увидев меня в дверях, кивнула:
Говорят, давление помогут контролировать.
Прошла неделя. Я вставала в пять, успевала на раннюю развозку постояльцев к физиотерапии, а в четверг и субботу уходила в пять вечера, чтобы приготовить ужин маме или просто посидеть с кружкой горячей воды. Режим был плотный, но впервые не казался бессмысленной гонкой.
Однажды Зоя Петровна задержала меня у поста.
Проверяющие отметили рост вовлечённости жильцов. Ящики с историями удачны. Держи благодарность за личное дело.
Я выдохнула: план работает.
День потянулся туманом, к вечеру пошёл мелкий снег. С верхних окон виднелась тонкая корка льда на подтаявшем асфальте. Я проводила Аркадия Николаевича в комнату, убедилась, что батарея тёплая, и попросила Ольгусанитарку зайти к нему ещё раз перед отбоем. Затем взяла плащ и вышла под фонарь.
В троллейбусе тепло и запах мокрой шерсти. Открыв телефон, увидела сообщение от мамы: «Медсестра принесла тонометр, давление 130, в норме». Кратко, но за этим стоял покой. Я улыбнулась и отправила голосовое, рассказывая, как Аркадий наконец перелистал альбом и нашёл снимок цирка.
В доме пахло яблочным компотом. Старый холодильник шумел, но рядом стоял новый удлинитель: электрик из ЖЭУ, вызванный соцработницей, заменил проводку. Я расставила продукты по полкам, переобулась и села за стол.
Ты сегодня не торопишься? спросила мама.
Нет, ответила я. Завтра утреннее дежурство, успею.
Мы пили чай с мёдом. На подоконнике лежал фонарик уже не нужен, но привычно под рукой. Мама рассказывала, как учится записывать показатели давления в бумажный дневник, чтобы медсестра сверяла. Я слушала, замечая, как исчезла тревожная дрожь в животе: баланс, которого я так боялась не найти, оказался конкретным расписанием и несколькими союзниками.
Перед уходом я поправила пальто на вешалке, а мама протянула мне маленький шерстяной шарф.
На улице порошит, заметила она.
Я обернула шапкой шею, почувствовав знакомое тепло ниток. В прихожей тикали старые часы, и это было единственное, что нарушало тишину. Я выключила верхний свет, оставив на кухне лампу.
До завтра, мам.
Без суетыЯ положила шарф к сердцу, закрыла дверь и почувствовала, что наконец нашла свой путь между долгом и любимой.
