28октября, вторник.
Автобус выгрузил меня, Алексея Никитина, у ограды дома с сопровождаемым проживанием ровно в8:20. Сентябрьский мороз щипал щеки, на клумбе у входа шуршали сухие кленовые листья. «Первый день в новой работе, сорокшесть лет, поднажму», мысленно отрёкся я, пока держал на плече сумку с чистой сменной обувью и пустой термос.
Заведующая, Зоя Петровна, встретила меня в вестибюле, пахнувшем кашей и горячей водой. За тонкими очками блеснули её внимательные глаза.
Проходите, сейчас покажу пост, сказала она.
В коридоре тихо гудел телевизор, из столовой слышалась кастаньетная посуда. У стены, опершись на ходунки, приснул слегка сгорбленный старик. Никто из персонала не повышал голос видимо, старались не тревожить хрупкий покой жильцов.
Мне выдали свободный шкафчик, халат, тонкий бейдж: «Социальный работник. Алексей Н.» Сняв шапку, поправил слегка помятую прическу, но безуспешно. В прежней бухгалтерии, закрывшейся летом изза сокращения, всё было иначе пахло бумагой, а не антисептиками. Перейти в эту профессию подтолкнула не только безработная летняя пора, но и смерть отца, после которой захотелось делать чтото, что можно почувствовать своими руками, помогать тем, у кого действительно нет никого.
Первой задачей было раздать подопечным вязанные пледы. Я прошёл палату с шестью койками: Елена Григорьевна складывала шапочки для внуков, но вязала, не отводя взгляда; Аркадий Николаевич пытался разглядеть газету через увеличительное стекло; Валентина Сергеевна сидела у окна, будто слушала собственную тишину. Каждый был окружён вещами, но выглядел одиноким. Я почувствовал щекотание под грудью, как перед чужой слезой, которую не знаешь, как вытереть.
Во время обеденного перерыва вышел в двор, нашёл сеть, набрал мамин номер. Татьяна Васильевна, 72года, живёт в той же части Москвы, но до неё надо две пересадки.
Всё нормально, сказала мама, только плита опять «стреляет», зайди, посмотри.
Я пообещал заехать в субботу, услышал короткое «не забудь». В вообразимом образе я видел её тонкие губы, привыкшие не просить лишнего.
Вечером, после того как заплатил постели и подписал первый лист обхода, я закрывал смену. На остановке уже темнело, небо заволокло вороньими крыльями. В автобусе листал рекомендации по уходу за маломобильными пожилыми раздобытая в учреждении распечатка. Между строк всплывала мысль: мама ждёт в пустой квартире, ставит тяжёлую сковороду на крышку гаснет газ, лишь бы не просить у соседей электроплиту.
Месяц прошёл. Октябрьские ночи клеймали окна тонким льдом, а я вникал в рутину: встречи с реабилитологом, групповые упражнения, контроль лекарств. Я придумал «Кофейные пятницы»: варил в турке молотый кофе, рассаживал четверых за складным столом, включал записи эстрады шестидесятых. Двое улыбались, один дремал но даже дремота в компании приятнее, чем в пустом коридоре.
В четверг санитарка ушла на больничный, и я остался один отвечать за сопровождение в поликлинику. Лидию Павловну пришлось ждать в очереди, когда Зоя Петровна позвала её наверх заполнить срочную форму для проверяющих из соцзащиты. Лидия тихо вздохнула:
Ничего, девочка, посижу.
Я видел, как дрожали её пальцы над сумочкой: полчаса стоять испытание для опухших суставов.
Вечером первая позвонила мама.
Таблетки от давления закончились, а голова раскалывается, сухо сказала она. Я прижёг телефон щекой, одновременно протирая в холодильнике лужок с яблоками, просил помощи кухонного повара. Я куплю завтра, тихо ответил, добавив: Прости, сегодня не успел. На провода повисла пауза, наполненная бытовым шипением.
Следующее утро началось со сбоя: автобус застрял в пробке, я опоздал на пятнадцать минут. Отпросился у Зои Петровны на обед, помчался в аптеку, простоял в очереди у льготников, вернулся с пакетом лекарств. Коробку с наклейкой «forzaten» передал маме через знакомую почтальоншу, потому что сам до дома не успел. Через два часа получила СМС «получила, спасибо», но радости в этих словах не нашёл.
В тот же вечер Аркадий Николаевич не нашёл свой альбом и заплакал так безнадёжно, что в груди защемило. Мы вдвоём роемся между матрасом и спинкой кровати, под тумбочкой, даже в бельевом шкафу. Нашли лишь выцветший билет в цирк. Тогда старик рассказал, как его дочь уехала на Камчатку и шлёт поздравления лишь по праздникам.
Похоже, я забываю её голос, прошептал он. Я услышал в этой фразе собственный страх: а если мама когданибудь не узнает меня по телефону?
Домой я добрался после девяти: сырой ветер, дрожащие фонари, лестничные пролёты без ламп. Дверь хлопнула за спиной, дисплей высветил пропущенный звонок от мамы час назад. Я набрал, но исходящий тон гудел до сброса. Вспомнил мрачный коридор приюта, где дежурная сестра появляется каждые два часа, а мама сейчас совсем одна.
В воскресенье всё же приехал к матери. В квартире пахло тушёной капустой и старым маслом, холодильник гудел громче, чем год назад. Мама сидела на табуретке, опершись на колено, будто сохраняла силы.
Я сама заменю лампу, попытался пошутить я, но мать посмотрела строго:
Лампа пустяк. Когда в последний раз ты просто посидела, попила чай, не глядя на часы?
Эта вопросиголка прошёл сквозь плотную ткань моих оправданий.
В понедельник директор объявил: на следующей неделе аудит, каждому сотруднику нужно предоставить отчёт о «социальной вовлечённости». Зоя Петровна принесла стопку форм. Я машинально взял пачку, но перед глазами всплыл пустой мамин кухонный стол. Комок в груди стал тяжелей: выбора не было работа требовала полного присутствия.
Конец октября. Троллейбус сквозь дождь, ранний сумрак гонял редких прохожих под козырьки подъездов. После смены, где двое жильцов поссорились изза телевизора, я не поехал домой. Выйдя на остановке возле маминого пятиэтажного дома, купил у дежурного три батарейки для фонарика и поднялся на четвёртый этаж. Дверь была не заперта, лишь на цепочке. Внутри пахло мокрыми листьями, сквозняк дул с открытого балкона.
Мама сидела в кухне напротив погасшей плиты, согнув плечи. Одинокая свеча коптила, отбрасывая тени на шкафы.
Пробки выбило, бросила она, не поднимая глаз, темно, но греметь не стала.
Я снял пальто, щёлкнул фонариком, но чёрный щиток в прихожей выглядел как безмолвный упрёк.
Ты ведь звонила, тихо произнесла мать. Я звонила просто поговорить.
Я опустился на край стула, внезапно осознав: в полумраке мы обе как мои подопечные, только роли поменялись.
Я взял мамину ладонь холодную, уже не тёплую опору. В голове крутилась ясная мысль: нельзя вернуть эти вечера, как нельзя вернуть Аркадию молодёжную фотографию.
Мам, я сделаю так, чтобы ты не оставалась одна, сказал я вслух, как будто подписывал заявление. Решение дрожало в животе: придётся требовать гибкий график, искать сиделку, рисковать новой работой. Возврат к прежнему бегу между двумя одиночествами уже был невозможен.
Утром, сразу после рассвета, я снова щёлкнул фонариком лампочка в мамином коридоре зажглась, я поменял пробки в щитке ночью. Пахло сгоревшей изоляцией и тёплым хлебом: соседка снизу принесла буханку, услышав стук. Мама поставила чайник и удивлённо смотрела, как я ковыряюсь в проводах.
Я договорюсь, чтобы к тебе ходили специалисты, повторил я, выпрямляясь. На столе лежала раскрытая записная книжка с телефоном районного центра соцобслуживания.
Через час я уже объяснял в центре ситуацию. Соцработница в сиреневом свитере быстро листала программу:
Заявление можно подать дистанционно. По федеральному закону 442 пожилым жильцам предоставляется помощь сиделки дважды в неделю.
Я заполнил формы, приложил справку о доходах мамы и осторожно спросил о медицинской сестре. Организуем патронаж, согласуем график, кивнула она.
К дому сопровождаемого я подошёл ближе к полудню. Вахтёрша укоризненно посмотрела на часы, но Зоя Петровна встретила меня в медкабинете, распределяя сменный лист.
У меня личная причина, начал я и сразу же выложил: мама ждёт помощи, без гибкого графика я сорвусь и здесь, и дома. Это не просьба «отдохнуть», мне нужно два вечера в неделю освобождаться раньше, готов брать утренние смены и отчёты.
Слова вышли резче, чем хотелось.
Зоя сняла очки, протёрла стекла салфеткой.
Ты знаешь, отчётность растёт, проверка уже на подходе.
Я готовился к отказу, но заведующая продолжила:
Жильцы имеют право на стабильное сопровождение. Предложи чёткий план, чтобы никто не остался без внимания, и тогда подпишу.
За двадцать минут я набросал «план перекрытия»: Лидию Павловну будет вести волонтёр из университета, дежурство в холле возьмёт санитар Гена, а «Кофейные пятницы» перенесу на раннее утро, когда персонал свободен. Зоя проглядела таблицу, поставила подпись и добавила:
Смотри, чтобы качество не упало. Люди тут не графики, а жизнь.
В тот же день я вернулся в мужское крыло. Аркадий Николаевич сидел у радиоприёмника, пальцы теребили ворс одеяла.
Мы найдём альбом, тихо сказал я ему.
Я обошёл прачечную, заглянул в кладовку, где хранились чужие одеяла, расспросил санитарку о прошлой смене. К вечеру, раздвинув тумбочку у стены, услышал шорох бумаги между доской и плинтусом торчал красный уголок. Альбом.
Я вынул его обеими руками, смахнул пыль. На обложке пожелтевшие слова «1973 лето». Аркадий прижал находку к груди так бережно, будто держал живого воробья. Он молчал, но глаза блестели, и напряжение в груди постепенно растворилось.
На общем собрании я предложил «уголок семейных историй»: каждый сможет хранить важные вещи альбом, открытки, вышивки в отдельном ящике с кодовым замком. Идею поддержали, а Гена взялся сколотить полки из старых ящиков от овощей. В шуме молотка я поймал себя на мысли, что улыбаюсь без причины.
Ближе к семи вечера я снял халат и успел на электричку. В квартире мамы светилось окно внутри сидела седая медсестра в маске, назначенной центром соцобслуживания три раза в неделю. Женщины обсуждали рецепт клюквенного морса. Мама недоверчиво посмотрела на новую гостью, но, заметив меня в дверях, кивнула:
Говорят, давление будет держать.
Прошла неделя. Я встаю в пять, успеваю на раннюю развозку постояльцев к физиотерапии, а в четверг и субботу ухожу в пять вечера успеваю приготовить ужин маме или просто сесть рядом с чашкой горячей воды. Режим плотный, но впервые не ощущается пустой гонкой.
Однажды утром Зоя Петровна задержала меня у поста.
Проверяющие отметили, что вовлечённость жильцов выросла. Ящики с историями удачны. Держи благодарность за личное дело.
Я выдохнул: план работает.
День стал туманным, к вечеру лёг небольшой снег. С верхних этажей виднелась тонкая корка льда на подтаявшем асфальте. Я провёл Аркадия в комнату, убедился, что батарея тёплая, попросил Ольгусанитарку зайти ещё раз перед отбоем. Затем я взял плащ и вышел под фонарь.
В троллейбусе пахло тёплым воздухом и мокрой шерстью. Открыл телефон: сообщение от мамы «Медсестра принесла тонометр, давление 130, в норме». Кратко, но за этим стоял покой. Я улыбнулся и отправил голосовое: рассказал, как Аркадий наконец перелистал весь альбом и нашёл снимок цирка, о котором говорил.
У мамы дома пахло яблочным компотом. Старый холодильник гудел, но теперь стоял новый удлинитель: электрик из ЖЭУ, вызванный соцработницей, поменял проводку. Я расставил продукты по полкам, переобулся и сел за стол.
Ты сегодня не торопишься? спросила мама.
Нет, ответил я. Завтра утреннее дежурство, успею.
Мы пили чай с мёдом. На подоконнике лежал фонарик уже не нужен, но привычно под рукой. Мама рассказывала, как учится записывать показатели давления в бумажный дневник, чтобы медсестра сверяла. Я слушал и замечал, как исчезла тревожная дрожь в животе: баланс, которого я боялся не найти, оказался расписанием и несколькими союзниками.
Перед уходом поправил пальто на вешалке, а мама протянула мне маленький шерстяной шарф.
На улице порошит.
Я обмотал шееЯ понял, что истинная забота измеряется не количеством смен, а тем, насколько я умею быть рядом, когда часы молчат.
