Тот самый день
Всё началось с того, что Арина проспала. Не на десять минут — она проснулась без пяти десять, хотя обычно к восьми уже стояла на остановке с термосом и взглядом, ещё не отошедшим от сна. Сердце вдруг провалилось куда-то в пятки, словно кто-то выдернул ковёр из-под привычного утра. Телефон сел — шнур, как на зло, выскользнул ночью из розетки. Вода не текла: плановое отключение, о котором она, разумеется, забыла. На кухне — звон, хруст: разбилась её любимая кружка с надписью «Терпи, казак». Остались черепки и тишина.
Та самая, густая, давящая тишина, от которой в ушах звенит. Когда квартира не гудит, а замирает, будто затаив дыхание. И ты тоже задерживаешь воздух — не от удивления, а потому что больше не можешь его вдыхать.
На работу Арина, понятное дело, опоздала. Ворвалась в офис с растрёпанной косой, без макияжа и с пятном от варенья на рукаве пальто. Коллеги косились. Кто-то усмехнулся, кто-то сделал вид, что уткнулся в монитор. Начальница вздохнула так, будто Арина лично разрушила все её планы. И день пошёл наперекосяк — будто кто-то дёрнул за ниточку, и всё рассыпалось, как бусы.
Арина не стала ни оправдываться, ни ныть. Просто села за компьютер и открыла нужную папку. Но внутри всё зудело от бессилия, как под колючим свитером, который вроде бы согревает, а носить — мука. Казалось, сам воздух вокруг шепчет: «Ты же знаешь, что так не должно быть».
После обеда позвонили из школы: у сына — стычка с учителем. Грозят педсоветом, требуют объяснительную, звучит что-то про «поставить на учёт». Потом — смс из банка: карта ушла в минус, последний платёж не прошёл. А следом — фото от соседки: «Это у тебя протекает?» На потолке — мокрое пятно, похожее на синяк, который медленно расползается по всему её существованию.
К вечеру Арина сидела на холодных ступеньках у подъезда. Колготки прилипли к ногам, пальцы закоченели. Плечи опущены, сумка растекалась по ступеням, словно её вывернули наизнанку. День не просто не сложился — он словно проверял её на разрыв, надавливая, как на больной зуб.
И тут рядом остановилась девочка. Маленькая, тоненькая, с огромным рюкзаком и криво сидящими очками.
— Тётя, вам правда плохо?
Арина подняла голову. Хотела отмахнуться, промолчать, но не вышло. Вопрос прозвучал искренне, без подвоха. Без этой взрослой привычки к осуждению.
— Плохо, — выдохнула она.
Девочка присела рядом. Достала из рюкзака яблоко, слегка помятое, но чистое. Подала его обеими руками.
— Бабушка говорит, если кому-то тяжело — надо поделиться. Даже если яблоком. Даже если последним.
Арина взяла. Надкусила. Кисло-сладкое, с хрустом. Запах напомнил первый звонок и новые тетрадки. В груди что-то отпустило. Не боль — просто шум. Он стих.
— Спасибо. А тебя как зовут?
— Оля. А вас?
— Арина.
— Не грустите, Арина. Всё ещё наладится. Просто сейчас — временно не очень.
Арина кивнула. Едва заметно, но уже с тенью улыбки.
Девочка встала, поправила рюкзак и ушла. Не оглянулась. Шла быстро, будто знала: сделала всё, что нужно. Арина смотрела ей вслед. Где-то внутри вдруг вспыхнуло странное тепло. Словно кто-то чиркнул спичкой в тёмной комнате.
Она поднялась. Вернулась домой. Сняла пальто. Позвонила сыну. Не ругать, а просто спросить, как он. Сказала «прости», хотя не знала, за что. Просто хотелось первой сказать что-то доброе.
Потом налила воды коту Пушку. Подмела пол. Собрала осколки кружки. Всё это — обычные движения, но впервые за день — будто с намерением.
На следующее утро Арина купила себе новую чашку. Алую. Яркую, как обещание. И механический будильник — с тихим тиканьем, похожим на шёпот: «Ты здесь. Время идёт — и ты вместе с ним».
Иногда всё ломается не со скрежетом, а тихо, по швам. А потом — будто собирается заново. Не теми же руками, не из тех же кусочков. Но собирается. С яблока. С чужого детского голоса. С мига, когда ты наконец решаешь: хватит. Пора жить.
