За окном, где плясали огни машин, а люди растворялись в предвечерней суете, Вадим сидел в пустой квартире, будто втоптанный в пол тяжёлыми сапогами собственных мыслей. Всё вокруг было простыней, натянутой до хруста, но под ней копошилось нечто липкое и невысказанное.
Аглая. Их связывали годы, но сейчас она словно отползала от него по ковру, как лужа, высыхающая на солнце. Он покупал ей шубы за полмиллиона рублей, возил в рестораны с видом на Москву-реку, запоминал, как она любит чай — с двумя кусками сахара, но без лимона. А она… Аглая теперь улыбалась реже, разговаривала через слово, а её смех стал похож на звук лопнувшей струны.
Он вспоминал, как они познакомились — в «Доме культуры», где по субботам толкались художники и музыканты, притворяющиеся небожителями. Она стояла у окна, курила «Беломор» и смотрела на дождь так, будто видела в нём скрытые знаки. Тогда он подумал: вот она — та самая загадка, которую хочется разгадывать всю жизнь.
Но теперь загадка замолчала.
Аглая сидела в «Пушкинском кафе», где зеркала отражали не лица, а тени. Она могла бы быть сейчас с Вадимом — красивым, успешным, тем, кого матери показывают дочерям как образец. Но внутри неё скреблось что-то острое, будто мышь в стене.
Максим. Друг, который всегда пахнет дешёвым одеколоном и книгами из букиниста. Который смеётся, когда падает на льду, и знает, как она любит халву в шоколаде. Он был всегда рядом, как старый свитер — не модный, зато свой.
Вадим же стал для неё слишком гладким, как отполированный паркет. Его подарки — слишком тяжёлыми. Его забота — как снег, под которым задыхаешься.
Она вытерла ладонью слёзы, оставив на щеке чёрную дорожку от туши, и вышла на улицу. Ветер спутывал её волосы в узлы, а в груди колотилось: надо сказать ему.
Но слова будут падать, как битая посуда. И собрать их обратно не получится.