**Дневниковая запись.**
Если бы знать, что так будет…
Автобус подскакивал на ухабах. Шофёр ругался сквозь зубы, объезжая разбитые колеи. Народу внутри почти не было — рабочий день в разгаре.
Я смотрел в окно на грязный, осевший снег. Ещё немного — и весна придёт по-настоящему. На очередной выбоине автобус дёрнуло, и водитель выругался с новой силой.
— Колёса отлетят раньше, чем доедем.
Впереди мелькнула ограда кладбища, за ней — серые ряды памятников.
Каждый раз, приезжая сюда, я чувствовал эту гнетущую тяжесть — будто сама смерть напоминает: твой черёд не за горами. Приходил не по зову сердца, а по долгу. Так положено — навещать раз в год. Мне стало стыдно таких мыслей, и я тяжело вздохнул.
Автобус остановился у ворот. Народ потянулся к ларькам с цветами. Искусственные ярко блестели на солнце, резали глаза. В конце ряда сидела женщина с ведром красных гвоздик.
Купил четыре штуки и пошёл внутрь. Дорожки размыло, вода хлюпала под ногами. Поздно вспомнил про старые ботинки — промочил ноги.
Дошёл почти до леса, свернул. Могилу жены нашёл сразу — по кресту. Вокруг уже не было временных табличек, только каменные плиты. Сколько новых умерло за эту зиму…
Перешагнул оградку, встал в снег. Хрустнуло под ногами.
— Здравствуй, Лена.
С фотографии в рамке мне улыбалась жена. Любил этот снимок. Запомнил её такой, хотя здесь ей всего тридцать пять.
Вспомнил тот день рождения. Утром купил цветы, вернулся — она уже оделась в новое платье. Я подарил золотые серёжки, она сразу надела, смеялась. Успел сфотографировать. Как будто вчера было…
— С днём рождения. Сегодня тебе исполнилось бы пятьдесят пять. — Прикинул, куда положить гвоздики.
Вся могила была утыкана пластиковыми цветами — они не выгорали, будто их вчера принесли.
Я выдернул жёлтую ветку у креста, воткнул её в снег у ног. На освободившееся место положил гвоздики. Земля мёрзлая, стебли не воткнёшь, да и снег растает — они упадут. На фоне ярких искусственных мои выглядели скромно. Но зато живые.
— Скучаю. Но часто не могу сюда приходить. Прости. Я заслужил лежать здесь, не ты. А жизнь распорядилась иначе…
Говорил долго, пока ноги не замёрзли. Вороны каркали, от этого становилось ещё тоскливее.
— Пойду, Ленок. Ботинки промочил, а ругать некому. Приду после Пасхи, когда сухо будет. Тогда и могилу поправлю, новое фото принесу. Ты тут очень красивая. Прости меня.
Перешагнул оградку и пошёл, не оглядываясь.
На остановке уже ждали другие. В автобусе пальцы на ногах онемели.
Дома скинул мокрую обувь, вскипятил чайник. Выпил два стакана с мёдом, надел шерстяные носки, лёг на диван. Телевизор бубнил что-то. От чая потянуло в сон…
***
Оля пришла на стройку после училища. Молодая, глаза большие, веснушки на носу. Улыбалась — будто солнце из-за туч. Я не мог отвести взгляд. У меня жена, сын в школе, а тут… Да и как отвернуться, если она постоянно попадается на глаза?
Перед Новым годом встретили её на остановке. Куталась в воротник. В глазах — отражение фонарей. Когда подъехал автобус, я протиснулся следом, сел рядом.
— Здравствуй, Оля. Домой?
— Да. А ты?
— Тоже. — Помолчал. — Ёлку уже нарядили?
— Нет. Отец всегда живую покупал. Лежала на балконе. Мы тридцатого декабря всей семьёй украшали. Запах стоял — праздник сразу!
— Сегодня как раз тридцатое. У тебя на балконе ёлка?
Оля засмеялась. Я залюбовался.
— Родители далеко, у меня искусственная. Сейчас придётся доставать коробку, собирать, вешать шары. Конфеты обязательно — мама так делала. Потом чай пить, любоваться.
Я живо представил её квартиру, ёлку, розовощёкую Олю, тянущуюся к верхушке…
— Можно я с тобой? В гости? — сорвалось само.
— Зачем?
— Помогу ёлку собрать. Чай попьём. — Сразу стало стыдно за наглость.
— Ну ладно. Поехали.
Собрали ёлку, смеялись, толкались. Будто знали друг друга сто лет. Потом чай… Я ушёл, хотя не хотелось.
А в Новый год пришёл снова. Не помню, что жене наврал. Нет, помню. И как она посмотрела — словно всё поняла. Но меня тянуло к Оле, как в омут. И не было сил сопротивляться.
Стал приходить к ней. Оля не спрашивала ни о чём. Но иногда в её глазах мелькала тоска. Такую же видел у Лены, когда возвращался домой.
Однажды шёл, решившись всё рассказать жене. Не мог так больше. Знаю, будет скандал. Пусть. Лишь бы сына не отобрали. Открыл дверь — Лена бросилась ко мне в слезах.
— Что случилось? — спросил, хотя подумал: узнала.
Но оказалось, мать попала в больницу. Не до разборок.
Потом пришлось забрать её к нам. Самостоятельно жить она не могла. Лена согласилась без разговоров — хотя знала, что уход ляжет на неё.
Теперь я не мог уйти. Сначала наняли сиделку. Но однажды Лена застала её пьяной — выгнала. Решили больше не рисковать. Лена уволилась, стала ухаживать сама.
Я пришёл к Оле попрощаться. Говорил, что испортил ей жизнь, что не могу бросить жену с матерью. Она молодая, должна выйти замуж, родить, а не маяться с женатым.
Оля прижалась ко мне в прихожей. Долго стояли так. Потом она оттолкнула.
Шёл домой и называл себя подлецом. На работе мы лишь кивали, отводили глаза. А потом увидел, как её провожает практикант в очках. Сердце сжалось от ревности. Через пару месяцев она вышла за него замуж.
Мать умерла через три года, перед Новым годом. После похорон Лена отдохнула и вышла на работу. На медкомиссии нашли опухоль. Операции, химия, снова операция…
Однажды встретил Олю на остановке.
— Ты плохо выглядишь. Что-то случилось? — спросила она.
“Он молча постоял, глядя ей в глаза, потом повернулся и медленно пошёл прочь — туда, где теперь всегда будет один.”
