Если бы знать, что так случится…
Автобус трясло на ухабах, водитель ворчал, объезжая растаявшие лужи. Иногда он даже выскакивал на встречную полосу. Народу было мало—будний день, все на работе.
Николай смотрел в окно на грязный подтаявший снег. Ещё немного—и весна вступит в свои права. Автобус в очередной раз подбросило, водитель выругался.
— Так и до аварии недалеко.
Наконец, впереди показалась ограда кладбища с рядами серых памятников.
Каждый раз, приезжая сюда, Николай чувствовал тяжесть неизбежности. Мысль о том, что и он когда-нибудь окажется здесь, была невыносима. Он приезжал не по зову сердца, а по долгу. Так положено—навещать близких в определённые даты. Ему стало стыдно за эти мысли, и он глубоко вздохнул.
Автобус остановился у ворот. Пассажиры выходили, разминая ноги. Люди сразу направились к ларькам с искусственными цветами. Николай же медленно шёл вдоль ряда, высматривая живые. От ярких пластиковых лепестков рябило в глазах. В конце ряда он заметил женщину с ведром красных гвоздик.
Купив четыре цветка, он зашёл на территорию. Дорожки тонули в грязи. Николай пытался их обходить, но снег под ногами хлюпал. Он пожалел, что не надел резиновые сапоги.
Могилу жены нашёл сразу—по кресту. «Пора памятник ставить… Или подождать? Сын потом и за меня сделает…» Вокруг уже не было временных крестов. Николай оглядел растущее кладбище—сколько новых могил появилось с осени…
Переступив через оградку, он встал в мокрый снег, потоптался, приминая его. Ноги промокли.
— Здравствуй, Аня.
С потускневшей фотографии в рамке улыбалась жена. Он любил этот снимок—запомнил её именно такой, хотя здесь ей было всего тридцать пять.
Вспомнил тот день рождения. Утром сбегал за цветами, а когда вернулся, Аня уже нарядилась в новое платье. Он подарил ей золотые серёжки—она тут же вдела их и засмеялась. Он успел запечатлеть этот момент. Как будто вчера…
— С днём рождения. Тебе бы сегодня пятьдесят пять…— Он примерился, куда положить гвоздики.
Вся могила была утыкана искусственными цветами—яркими, ненастоящими, но не выцветшими. Николак наклонился, вытащил из снега пожелтевший пластиковый цветок у креста и воткнул его в другом месте. На освободившееся место положил гвоздики. Земля промёрзла, стебли не втыкались—цветы всё равно упадут. Они казались такими скромными рядом с пёстрыми бутафориями… Но хотя бы живые.
— Скучаю… Но не могу сюда часто ходить. Прости, не сердись. Здесь должен лежать я, а не ты. Но жизнь распорядилась иначе…
Он долго говорил, рассказывал новости, пока ноги не замёрзли окончательно. Время от времени тишину разрывало карканье ворон. От этого становилось ещё тоскливее.
— Пойду, Анечка. Сапоги промочил… И отругать некому. Приду после Пасхи, когда потеплеет. Тогда и могилу приберу, новую фотографию принесу… Ты здесь такая красивая. Прости меня…— Он перешагнул оградку и, не оглядываясь, пошёл к выходу.
На остановке уже ждали другие. Когда автобус пришёл, Николай еле чувствовал пальцы ног.
Дома он снял мокрые сапоги, поставил чайник. Выпил два стакана чая с мёдом, надел сухие носки, включил телевизор и лёг на диван. Шёл какой-то фильм. От тепла его разморило, и он начал засыпать…
***
Надя пришла на стройку после техникума. Молодая, с веснушками, улыбка—словно солнце после дождя. Николай не мог отвести от неё глаз. У него же жена, сын в школе—а он смотрел на эту девчонку, как заворожённый. Что поделать, если она постоянно попадалась на глаза?
Перед Новым годом они случайно встретились на остановке. Надя куталась в шарф, в больших глазах отражались огни фонарей. Николай украдкой поглядывал на неё. Когда подъехал автобус, он пропустил её вперёд и сел рядом.
— Здравствуй, Надя. Домой?
— Да. А ты?
— И я.— Он помолчал.— Ёлку уже нарядили?
— Нет. Раньше отец живую покупал, лежала на балконе. А тридцатого декабря всей семьёй украшали. Запах стоял—праздник сразу чувствовался…
— Сегодня как раз тридцатое. У тебя на балконе ёлка?— спросил Николай.
Надя рассмеялась.
— Родители далеко, а у меня искусственная. Сейчас приду, соберу, игрушки развешу. Обязательно конфеты повешу—как мама раньше делала. Потом чай пить буду и любоваться.— Она снова засмеялась.
Николай представил её комнату, ёлку, Надю, тянущуюся к верхним веткам… И чайник на плите…
— Можно я с тобой?— вдруг вырвалось у него.
— Зачем?— она смутилась.
— Помогу ёлку нарядить. Потом чай попьём.— Ему стало стыдно за наглость.
Что она теперь подумает? Он поспешно добавил:
— Ты так здорово про ёлку рассказала… У меня жена с сыном уже две недели назад украсили. Прихожу—а она готова. Сын не удержался. А так хочется праздника…
— Ладно,— просто сказала Надя и посмотрела на него своими большими глазами.
Они собрали ёлку, развесили игрушки, смеялись, будто знали друг друга давно. Потом пили чай… И он ушёл, хотя не хотел.
А в новогоднюю ночь снова пришёл. Уже не помнил, что соврал жене. Вернее, помнил—и как Аня посмотрела на него, словно всё поняла. Но остановиться не мог. Тянуло к Наде, как в омут, и сопротивляться не было сил.
Так и стал приходить. Надя ни о чём не спрашивала. Лишь иногда в её глазах мелькала тоска—точно такая же, как у Ани, когда он возвращался домой.
Однажды Николай шёл домой, решив во всём признаться. Не мог больше врать. Знал, Аня будет плакать, кричать. Пусть. Лишь бы не запретила видеться с сыном.
Но едва он переступил порог, жена бросилась к нему в слезах.
— Что случилось?— спросил он, удивляясь: неужели догадалась?
Аня сказала, что его мать попала в больницу. Вопросы о разводе отложились.
Потом мать перевезли к ним—самостояОн так и остался один, осознав, что жизнь не прощает ни измен, ни самообмана, а настоящее наказание — это не боль, а вечное эхо неверных решений.