Он жил в одиночестве.
Его дом стоял в стороне от села, за пригорком, где когда-то извивалась улица с нелепым названием — Грыжа. Шесть домов, выстроенных полукругом, словно старые сторожа, давно уснувшие на посту.
Когда село начало пустеть — люди потянулись в города, забрасывая землю, забывая корни — улица опустела. Дома развалили, растащили на брёвна, сгнили… Остался лишь один.
Один. Как последний зуб в челюсти древнего старика.
Вот уже семь лет там жил Иван Семёнович.
Хотя… если точнее — не совсем один. Рядом с ним был Ветерок. Пёс, чёрный с рыжими подпалинами, коротколапый, с хвостом колечком и глазами, полными понимания. Он знал всё, но молчал. Настоящий друг. Настоящий человек, только в собачьей шкуре.
В городе у Ивана была семья. Жена — чужая, молчаливая. Разговоров хватало от силы на неделю. Дочь, Ольга, когда-то не отходила от него ни на шаг, а теперь — будто испарилась. Родился внук, но он узнал об этом не от неё, а из разговоров соседки.
Когда сердце прихватило всерьёз, врач только вздохнул:
— Вам бы покоя, природы. Есть такое место? Или санаторий подберём.
Иван вспомнил отчий дом. Ответ пришёл сам собой:
— Есть. Там — всё моё.
Жене сообщил формально. Та лишь крутанула пальцем у виска.
Он не стал спорить. Уехал один.
Выкосил бурьян. Перекрыл крышу. Переделал крыльцо. Печь сложил — позвал старинного приятеля, с которым в детстве гоняли голубей. Дом оживал. Дом дышал.
Иногда ему казалось, будто в углу комнаты тихо шуршит мать, а отец кряхтит, одобряя его труды.
Побелил стены, покрасил крыльцо в зелёный. Поставил узорчатые перила. Красота.
Пережил зиму. Оттаяла душа. Ни жены, ни дочери — ни звонка, ни письма. Лишь весной кто-то подбросил Ветерка. С тех пор жили вдвоём.
Лето — раздолье. Утром — в лес. Иван с корзиной, Ветерок — следом. Говорили без слов. Иван, как учила бабка, кланялся лесу, просил разрешения войти. Так и учили: слово на ветер не бросай — не догонишь, не вернёшь.
Молчалив был Иван. Может, потому и не сложилась семья — слишком тихий, слишком честный.
Так бы и продолжалось. Но однажды в село приехали… чужие.
На дорогих машинах, с бумагами, с планами. Его участок — самый видный. Красивый.
Дом мешал. Последний дом.
— Иван Максимович, поймите! — улыбчивый мужчина с масляным голосом хлопал его по плечу. — Мы вам и квартиру в городе предложим, и компенсацию.
Иван стряхнул его руку. Взглянул прямо:
— Здесь жили мои предки. Здесь я родился. Здесь умру. Это моя земля.
Улыбка слетела с лица собеседника:
— Тогда — через суд.
Суд. Бумаги. Приговор. Дом — под снос.
Иван молчал. Но глаза… стали другими. Не злыми. Не сломленными. А словно из прошлого, где трава по пояс, щи дымятся в печи, а отец рубит дрова…
Однажды утром возле дома загудел трактор. За рулём — паренёк из местных. Молодой.
Иван вышел. Без гнева. Без слов. Сел на лавку. Ветерка не было видно.
— Дядя Ваня… прости… работа… — парень дрожал.
Иван посмотрел на него.
— Делай, сынок. Работа у тебя такая. Только знай: под крыльцом пёс. Ветерок. Тот, что тебя из проруби вытащил три года назад. Помнишь? Сначала его — потом и меня. Я в дом пойду.
Парень побледнел, заглушил мотор и уехал.
Через два дня к дому начали подходить люди. С ведром, с лопатами. И тот парень — тоже. Подняли шум, позвали журналистов. Дом отстояли.
Теперь Иван живёт тихо. Пасека. Ульи. Мёд. Ветерок рядом, тенью.
И вдруг — она.
Стоит у калитки. С чемоданом и маленьким мальчиком за руку. Машина за спиной — ста— Здравствуй, Ваня… — сказала она, и в её глазах, таких же тёмных, как у их дочери, мелькнуло что-то неуловимое — давно забытое, но знакомое.
