Говори всё, что хочешь о своей маме, но если ты скажешь хоть слово про мою, которое мне не понравится, ты сразу выгоняйся из квартиры! Я не буду обходить тебя кудрями, милый!
Игорь, простите, пожалуйста, если я вам мешаю, тихо, почти извиняясь, произнесла Татьяна Евгеньевна, стоя в дверном проёме кухни, пальцы её сухих, покрытых пятнами от мела, сжаты в кулаки. Дверь в мою комнату скрипит ужасно. Я проснулась посреди ночи, захотела попить, и звук почти меня напугал. Не могли бы вы немного смазать петли, когда будет время? Если это не слишком большая просьба.
Игорь не отрывал взгляд от телефона. Он растянулся на диване, который служил одновременно и гостиной, и кухней, и бездумно листал новостную ленту большим пальцем. На просьбу тёщи он ответил неразборчивым гортанным «угу», напоминающим одновременно «да» и «отстаньте». Татьяна Евгеньевна поняла, что её услышали, и мгновенно отскочила в свою комнату, резко захлопнув за собой дверь. Позади послышался долгий, протяжный визг петель.
Лада, в тот момент стирающая столешницу, напряглась. Атмосфера в квартире, и так никогда не была радушной, стала ещё тяжелее, словно часть воздуха вытянули наружу. Всю неделю, пока мать Лады гостила, Игорь выглядел так, будто под его окнами беспрестанно работает отбойный молоток. Он не поднимал крик, но его молчание гудело громче любого крика. Всё его раздражало: шуршание газеты, которую мать читала вечерами, едва уловимый аромат корвалола в коридоре, даже то, как долго она проводила утро в ванной. Он молчал, но это молчание было громче любой крик.
Он поставил телефон на диван со звуком, будто камень упал на ткань.
Твоя старая ведьма теперь будет указывать, что делать в этом доме, прошептал он, отводя губы в горькую усмешку, и Лада вздрогнула. Он уставился на стену, будто разговаривал с невидимым собеседником, который бы понял и поддержал его.
Она лишь спросила, Игорь, старалась Лада говорить спокойно, отложив тряпку и повернувшись к нему. Дверь действительно скрипит так, что будит по ночам. Я сама хотела спросить, но забыла.
«Она лишь спросила», пробормотал он, скручивая губы в мерзкую ухмылку. Конечно, её всё устраивают, как в спацентре. Пришла, раскинулась, а теперь выдаёт приказы: «Смазывай петли а потом что? Выключишь телевизор, когда она отдыхает? Будешь ходить на цыпочках?»
Татьяна Евгеньевна вела себя как мышь: выходила из комнаты только поесть или в поликлинику. Чаще всего она сидела в своей комнате, чтобы, Боже упаси, не мешать «молодым». Она боялась стать обузой её страх ощущался в каждом движении, в каждом ласковом слове.
Пожалуйста, прекрати. Она приехала на неделю на обследования, а не навсегда, попыталась Лада вернуть мир. Она уже чувствует себя виноватой, что мешает нам.
В наши пути? наконец отвернулся он, в глазах его вспыхнуло холодное отвращение. Она меня давит! Я не могу расслабиться в своём доме! Весь час я слышу шорох её лекарств, везде вонь корвалола, её неодобрительный взгляд. Ничего её не устраивает.
Он встал, пошёл на кухню, открыл холодильник, бездумно посмотрел внутрь, а затем хлопнул дверцей.
Именно так, целая неделя этого спектакля. Пусть дверь скрипит дальше, может, тогда она реже будет появляться в своей норе.
Он нацепил наушники, сел обратно на диван и погрузился в телефон. Это было не просто ссора это было ультиматум, замаскированный под полное безразличие. Лада осталась одна посреди кухни. Слышался тихий скрежет, когда мать шла в ванную, и этот звук резал её ещё острее, чем любые оскорбления.
Вечер густел, словно чернильный желе. Ужин прошёл почти в молчании, нарушаемом лишь звоном вилок. Татьяна Евгеньевна ела гречку с куриным котлетом, бросая быстрые взгляды на супругов и почти спрыгивая обратно в свою комнату. Скрип двери прозвучал, как последний аккорд похоронного марша. Игорь доедал, размахивая ложкой, будто хотел доказать, что его ничего не тревожит. Лада лишь клевала остывший котлет, словно её интересовали лишь вкусовые ощущения.
Игорь, нам нужно поговорить, начала она, отложив вилку. Ее голос был ровным, почти умоляющим. О чём?
О чём? он не отрывал взгляда от экрана. Я уже всё ясно заявил сегодня после обеда. Позиция моя не меняется.
Твоя позиция? она стиснула губы в горькую улыбку. Твоя позиция мучить старушку молчанием и пассивной агрессией, когда она пришла в чужой дом из необходимости? Это не позиция, Игорь, а мелочность.
Он бросил вилку на тарелку, звук был громким и нелепым.
Мелочность? Мелочность это когда её держат здесь всю неделю и делают вид, будто ничего не происходит! Она ходит, как будто мы ей чтото должны! Сегодня дверь, завтра может, и дыхание будет слишком громким! Это никогда не закончится!
Она и слова вам не говорит! Боится выйти из комнаты!
Именно! Она всё делает в тишине! Это хуже! Смотрит на меня, как на мусор, который мешает её дорогой дочери! Это её коронный приём пахнуть обидой на милю! Моя мать тоже такова. Одна за одной. Вечно недовольна, вечно упрекает взглядом. И знаешь что, Лада? Яблоко от ветки далеко не падает
Он не успел закончить. Лада встала медленно, её лицо изменилось настолько резко, что Игорь мгновенно замолчал. Тёплые глаза потухли, оставив два тёмных, непроницаемых колодца. Спокойствие, которое она лелеяла, рассыпалось в пыль, а на его место появилась холодная, острая и опасная решимость.
Что ты сказала? прошептала она, голосом, более страшным, чем крик.
Игорь, не понимая масштаба происходящего, ухмыльнулся, хотя внутри его охватил холод. Он решил, что пробил её защиту и должен нанести удар, пока железо горячо.
Именно то, что сказал. Ты становишься её точной копией. Та же постоянная недовольность, замаскированная под
Он снова замолчал. Лада сделала шаг, обошла стол и встала прямо перед ним, так близко, что он увидел маленький шрам на её брови. Лицо её напоминало мраморную маску.
Плохай свою маму сколько хочешь, но если ты скажешь ещё хотя бы слово о моей маме, которое мне не понравится, ты сразу выгоняешься из этой квартиры. Я не стану целоваться с тобой, дорогой.
Она наклонилась ещё ближе, глаза её вонзились в него.
Ты живёшь здесь. В МОЁЙ квартире. Ты ешь еду, которую я готовлю. Ты спишь в кровати, которую я купила. Ты наслаждаешься моим гостеприимством. До сих пор я считала тебя мужем. Сейчас ты просто гость, забывший своё место. Итак, помни: ещё одно коварное слово, ещё один косый взгляд в сторону моей мамы и всё твоё окажется в лестничной клетке. Понятно?
Игорь стоял, не в силах вымолвить ни слова. Его мозг отказался принимать реальность. Женщина, которая минуту назад умоляла его о спокойствии, превратилась в чужую, безжалостную личность, чьи условия существования объявлены холодным приговором. Он откинулся назад, спина уперлась в стену. В квартире изменилась властьокончательно.
Он не ответил. Слова, брошенные в его лицо, были не просто угрозой, а фактом, холодным приговором. Вся его надменность развалилась, как дешёвая позолота, оставив лишь смущённого, униженного мужчину. Взгляд Лады был пуст. Нет ни злости, ни обиды, ни даже ненависти. Только холодная пустота, как бы говоря: «Твоя роль закончена». Он медленно отступил, будто старик, и сел обратно в кресло, откуда только что прыгнул.
Лада, не отводя глаз, отвернулась, подняла тарелки и поставила их в раковину. Её движения были точными и экономными, будто она исполняла давно отработанную задачу. Включив кран, горячая вода зашипела над грязной посудой. Она взяла губку, отложила каплю моющего средства и начала мыть тарелки круговыми движениями. Скрип губки о керамику, шум воды обычные домашние звуки, теперь гремящие в новой тишине. Это было заявление: разговор закончен, жизнь продолжается по её правилам.
Игорь сидел, глядя на спину жены, чувствуя, как его самоуважение размыто в кафеле кухни. Он понял, что квартира не его, а лишь аренда в доме, где правит Лада. Он был гостем, а не хозяином.
Лада закончила мыть, высушила руки, прошла мимо него без взгляда и вошла в спальню. Через пару минут выскочила с одеялом и подушкой, бросила их безмолвно на диван, словно устраивая место для ночного сна, и закрыла за собой дверь со звуком, похожим на выстрел в тишине.
Ночь тянулась долго. Игорь не мог уснуть, лежа на чужом диване, ощущая холодный огонь стыда. Он прокручивал в голове её слова, её холодный взгляд, её безучастие. Внутри варилась темная, беспомощная ярость.
Утро принесло новую реальность, состоящую из молчания и открытой неприязни. Лада вышла из спальни, уже одетая, и пошла к кухне, включила чайник, взяла йогурт и творог из холодильника. Она двигалась уверенно, словно владелец территории. Игорь, всё ещё растрёпанный, встал с дивана в надежде хотя бы выпить кофе, вернуть привычный ритм.
Лада наливала кипяток в две чашки, в одну положила пакетик ромашкового чая, в другую ложку сахара. Затем, не сказав ни слова, несла обе чашки в комнату тёщи. Дверь закрылась без скрипа, будто она держала её изнутри, не желая тревожить покой. Игорь остался у пустого стола, без кофе, как будто стал частью мебели.
Через десять минут Лада вернулась с тёщей. Татьяна Евгеньевна выглядела бледной, будто не спала всю ночь, глаза её опускались к полу.
Мам, готова? Пойдём в поликлинику, ровным голосом сказала Лада, будто игнорируя Игоря.
Они оделись в прихожей, Лада помогла маме поправить пальто и шарф. Эта тихая, нежная забота была ещё одним ударом в грудь Игоря. Дверь за ними закрылась, и он остался один в глухой квартире. Подойдя к двери тёщиной комнаты, он почувствовал, как в душе пробуждается нечто злобное, обещающее, что это ещё не конец.
К полудню они вернулись усталыми и молчаливыми. Игорь услышал, как ключ повернулся в замке, и напрягся. Он провёл весь день в этой почти тюремной квартире, где каждый предмет, казалось, подшучивал над его пониженным статусом. Он не включал телевизор и не слушал музыку, просто сидел, разжигая гнев до белого жара, ожидая взрыва, смысл которого уже терялся.
Когда Лада и Татьяна Евгеньевна вошли, принёсши запах стерильности клиники, Лада сразу бросилась к кухне, оставив маму снять пальто в коридоре. Тёща взглянула на Игоря, испугалась, оторвала взгляд и поспешила в свою комнату.
Мам, давайте обедаем, я быстро разогрею, позвала Лада, будто Игоря вовсе не было.
Обед, как и ужин прошлой ночи, прошёл в гнетущей тишине. Лада поставила миски супа перед собой, перед матерью и, после короткой паузы, перед Игорем. Это не было примирением, а механическим действием, будто она накладывает корм для кота. Игорь ел без слов, ощущая, как еда застревает в горле. Тёща ела, опустив голову, стараясь быть как можно менее заметной, и это лишь усиливало его раздражение.
Когда суп закончился, Татьяна Евгеньевна подошла к чайнику, заварила себе чай, а затем, собрав всю смелость, налив горячую воду в чашку, бросила туда пакетик травяного настоя и поставила её перед Игорем.
Это для нервов, Игорь, прошептала она, не поднимая глаз. Выпей, ты, наверное, тяжело
Это стало последней каплей. Её жалость, её попытка помочь, выглядела как высшая степень гипокритии. Игорь медленно поднял голову, его лицо скривилось в уродливую, злобную усмешку.
Тяжело? Тяжело мне? прошептал он, холодный гнев излучал из его глаз. Трудно дышать тем же воздухом, что и ты, старая ведьма. Ты пришла сюда умирать, не так ли? На обследования, чтобы узнать, сколько ещё ты будешь отравлять этот мир?
Лада замерла с тарелкой в руках, но молчала, позволяя ему завершить.
«Травяной настой»? отрёк он, отталкивая чашку. Лучше варите себе двойную дозу, чтобы не скрипели кости и не просили меня смазывать петли. Ты думаешь, ты гость? Ты плесень, обуза, которую твоя милая дочь затянула в МОЙ дом, чтобы я кланялся тебе!
Он встал, навис над столом и, глядя в испуганные глаза тёщи, произнёс:
Ты всю жизнь была ничем, и умрёшь ничем. Питающая, больная старуха, которой только и везёт, что беспокоит всех. Чем быстрее это произойдёт, тем лучше для всех, особенно для твоей дочери, которой теперь придётся таскать тебя в больницы вместо обычЛада, не моргнув, подошла к двери, бросила ключ в замок и, глядя Игорю в глаза, спокойно произнесла: «Пусть каждый найдёт свой путь, а я выбираю мир без криков и обид».
