Говори, как хочешь, свою маму ругай, но если произнесёшь хоть одно слово о моей матери, которое мне не понравится ты сразу вываливаешься из моей квартиры! Я не стану ходить по твоим пяткам, дорогой!
Игорь, простите, пожалуйста, если я мешаю, тихо, почти извиняясь, произнесла Татьяна Евгеньевна, стоя в дверном проёме кухни, руки её, покрытые пятнами краски, сжаты в кулак. Дверь в мою комнату скрипит так ужасно. Я ночью встала за водой и чуть не выпала от этого звука. Не мог бы ты её смазать, когда будешь свободен? Если это не слишком тяжело.
Игорь даже не оторвал взгляд от телефона. Он раскинулся на диванекровати, совмещённой с кухней, и беззаботно листал ленту новостей большим пальцем. На просьбу тещи он лишь произнёс гортанное «ага», будто бы это было «оставь меня в покое». Татьяна Евгеньевна поняла, что её услышали, и быстро отступила в свою комнату, захлопнув дверь. Из петель послышался длительный, скрипучий визг.
Юлия, в тот момент стирающая столешницу, напряглась. Атмосфера в квартире, и так неприветливая, стала ещё тяжелее, будто бы часть воздуха вытескивали наружу. Всю неделю, пока мать стояла с ней, Игорь выглядел, как человек, над которым крутится бесконечный молоток. Он не поднимал крик, но изнутри издавал тихую, липкую неприязнь. Всё его раздражало: шорох листка в газете, аромат корвалола в коридоре, даже то, как долго, по его мнению, мать проводит утренние процедуры в ванной. Он молчал, но это молчание гремело громче любого крика.
Он бросил телефон на диван со звуком, будто камень упал в пруд.
Твоя старуха будет теперь указывать, что мне делать в этом доме, пробормотал он, тонко отравленным голосом, заставив Юлию вздрагнуть. Он уставился в стену, будто разговаривая с невидимым союзником.
Она просто спросила, Игорь, пыталась Юлия говорить спокойно, отложив тряпку и повернувшись к нему. Дверь действительно скрипит так, что будит меня ночью. Я хотела спросить сама, но забыла.
«Она просто спросила», изобразил он, усмехнувшись. Конечно, она уже располагалась здесь, как в спа, а теперь раздаёт приказы. Смажь дверь а что дальше? Приглушить телевизор, когда она отдохнёт? Ходить на цыпочках?
Татьяна Евгеньевна вела себя тихо, как мышь. Выходила из комнаты лишь, чтобы поесть или сходить в поликлинику. Чаще сидела в своей комнате, боясь, что её присутствие может «нарушить покой молодого». Она боялась быть обузой её ощущали в каждом движении, в каждом слове.
Пожалуйста, хватит. Она пришла на неделю на обследования. Это не навсегда, попыталась Юлия вернуть мир. Она уже чувствует себя виноватой, что помешала нам.
В нашем покое? наконец повернулся Игорь, в глазах его блеснула холодная, застарелая раздражённость. Это я ей мешаю! Я не могу расслабиться в своём доме! Всё время чувствую, будто ктото слушает за стеной, ждёт чегото. Весь этот запах лекарств, неодобрительный взгляд ничего её не устраивает.
Он встал, прошёл к холодильнику, пусто уставился в него, а затем с грохотом хлопнул дверцу.
Точно, целая неделя этой «шоу». Пусть дверь скрипит дальше, может, тогда она выйдет из своей норы реже.
С этими словами он взял наушники, надел их и снова погрузился в телефон, будто бы полностью исчез. Юлия осталась одна в кухне, а из коридора снова донёсся скрип мать шла в ванную. Этот звук резал её сильнее любой обиды.
Вечер окутал квартиру густой, чёрной гелевой тенью. Ужин прошёл почти в молчании, лишь звенел фарфор. Татьяна Евгеньевна ела куску гречку и куриную котлету со скоростью, будто бы спешила вернуться в свою комнату. Скрип двери прозвучал, как финальная нота похоронного марша. Игорь и Юлия остались вдвоём за столом. Он жадно пережёвывал еду, показывая, что ничто его не тревожит. Она просто клевала остывшую котлету.
Игорь, нам нужно поговорить, положила Юлия вилку, голос её был ровным, почти умоляющим.
О чём? не оторвавшись от еды, ответил он. Я уже всё ясно изложил. Моё положение не меняется.
Твоё «положение»? едва сдержала улыбку. Твоё положение мучить пожилую женщину молчанием и пассивной агрессией, когда она пришла в наш дом из необходимости? Это не «позиция», Игорь, а мелочность.
Он бросил вилку на тарелку, звук был громким и резким.
Мелочность? Мелочность это притащить её к нам на неделю и делать вид, что ничего не происходит! Она ходит, будто мы ей всё должны! Сегодня дверь, завтра будет возмущаться, что я дышу слишком громко. Это никогда не закончится!
Она не говорит ни слова! Боится выйти из комнаты!
Именно! Она делает всё в тишине! Это ещё хуже! Она смотрит на меня, будто я мусор, мешающий её любимой дочери! Это её фирменный приём пахнуть жалостью за милю. Моя мать была такой же. Один к одному. И, Юлия, яблоко от дерева далеко не падает
Он не закончил. Юлия медленно встала из-за стола. Чтото в её лице изменилось так резко, что Игорь замолчал посередине фразы. Тепло вылетело из её глаз, оставив два тёмных, непроницаемых колодца. Спокойствие, которое она так тщательно поддерживала, превратилось в холод, остроту и опасность.
Что ты сказала? прошептала она, голосом, чуть страшнее крика.
Игорь, не осознавая тяжести перемен, ухмыльнулся, но внутри его пробежал леденящий холод. Он решил, что пробил её защиту и пора ударить, пока железо горячо.
Точно то, что сказал. Ты становишься её точной копией. Та же постоянная неудовлетворённость, замаскированная под
Он снова прервал себя. Юлия сделала шаг, обошла стол и встала прямо перед ним. Достаточно близко, чтобы увидеть маленький шрам над бровью. Её лицо было как мраморная маска.
Говори, как хочешь о своей маме, но если ещё раз выскажешь слово, которое мне не понравится, ты сразу вываливаешься из моей квартиры. Я не стану ходить по твоим пяткам, дорогой.
Она наклонилась ещё ближе, глаза пронзали его.
Ты живёшь здесь. В МОЁЙ квартире. Ты ешь готовленную мной еду. Ты спишь в кровати, которую я купила. Ты пользовался моим гостеприимством. До сих пор я считала тебя мужем. Сейчас ты просто жилец, забывший своё место. И запомни: одно коварное слово, один кивок в сторону моей матери и твои вещи окажутся в лестничной клетке. Понимаешь?
Игорь стоял, не в силах вымолвить ни слова. Его мозг отказывался воспринимать происходящее. Женщина, которая пять минут назад просила мира, превратилась в чужую, безжалостную личность, спокойно объявившую условия его существования. Инстинкт заставил его отпрянуть назад, пока спина не упёрлась в стену. Власть в этом доме сменилась навсегда.
Он не ответил. Не мог бы он, даже если бы захотел. Слова, бросенные в его лицо, стали не просто угрозой, а фактом, холодным приговором. Вся его самоуверенность, весь притворный пафос рассыпались, как дешёвая позолотка, оставив лишь униженного, озадаченного мужчину. Он посмотрел на Юлию, в её глазах не было ни гнева, ни боли, ни даже ненависти лишь пустота, ледяная пустота того, кто только что стер его из своей жизни и уже занимается формальностями его дальнейшего присутствия.
Он медленно отступил, как старик, и вернулся к стулу, с которого только что подпрыгнул.
Юлия не дала ему ещё один взгляд, отвернулась, подошла к столу, безмолвно собрала их тарелки и понесла к раковине. Движения её были точны и экономны, будто оттаченные годами. Включила кран. Горячая вода шипела над грязной посудой. На губку бросила каплю моющего, начала мыть тарелки плавными кругами. Скрежет губки о керамику, шум воды всё это стало оглушительным в новой тишине. Это был знак: разговор окончен, жизнь её жизнь продолжится на её условиях.
Игорь сидел неподвижно, глядя на спину жены. Его горло сжалось от унижения. Всё, чем он ощущал себя мужчиной, главой семьи было раздавлено, как ломтик хлеба под тяжёлой плитой. Он всегда считал эту квартиру своей. Да, она пришла к Юлии от бабушки, но он жил здесь, спал в этой кровати он был её мужем. Оказалось, всё это была иллюзия. Он не муж, а гость. Гость, чей срок пребывания только что поставили под вопрос.
Юлия вытерла руки, поставила их на полку и прошла мимо Игоря в спальню. Через несколько минут вернулась с одеялом и подушкой, бросила их безмолвно на диван в гостиной, как будто подложила коврик для собаки. Затем снова закрыла дверь, щёлкнув замок, словно выстрел в тишине квартиры.
Ночь тянулась долго. Игорь не спал. Он лежал на диване, который стал чужим и неудобным, глядел в потолок. Уменьшение от стыда охватывало его холодным огнём, не давая даже секунды отдохнуть. Он прокручивал в голове её слова, её взгляд, её холодные действия. Чем больше он думал, тем сильнее в нём кипела темная, бессильная ярость.
Утро не принесло облегчения, а лишь новую реальность, пропитанную молчанием и явным пренебрежением. Юлия, уже одетая, вышла из спальни, направилась к кухне, включила чайник, достала йогурт и творог. Она прошлась по своей территории с уверенностью. Игорь, чувствуя себя смятённым, тоже направился к кухне, надеясь хотя бы на чашку кофе, на крошку привычного.
Юлия налила в два стакана кипятка. В один положила пакетик ромашкового чая, в другой чайную ложку сахара. Затем, не произнеся ни слова, принесла оба стакана в комнату своей матери. Дверь закрылась за ней без скрипа она будто удерживала её, чтобы не нарушить покой. Игоря оставили у пустого стола. Кофе для него не было. Он стал частью мебели, частью декора.
Через десять минут Юлия вернулась с Татьяной Евгеньевной, бледной, будто не спала всю ночь. Она не посмотрела на Игоря; глаза её были устремлены в пол.
Мам, готова? Нужно скоро в поликлинику, ровным, безэмоциональным голосом сказала Юлия, будто Игоря в комнате не было.
Они оделись в прихожей. Юлия помогала матери застёгнуть пальто, поправила шапку. Эта тихая, нежная забота была ещё одним ударом в желудок Игоря. Когда они вышли, дверь за ними закрылась, оставив его одного в глушащей тишине. Он медленно подошёл к кухне, взглянул на дверь комнаты тёщи ту, где всё началось. В его душе зашевелилось чтото иное, злобное, обещая, что это ещё не конец.
К полудню они вернулись, уставшие и молчаливые. Игорь услышал, как ключ повернулся в замке, и напрягся на диване. День прошёл в этой безмолвной квартире, превратившейся в его личную камеру пыток. Каждая мебель насмехалась над ним, напоминая о его унижении. Он не включал телевизор, не слушал музыку, просто сидел, питая гнев, доводя его до белого жара, ожидая неизбежного взрыва.
Юлия и Татьяна Евгеньевна вошли, неся с собой едва уловимый аромат клиники. Юлия положила сумку на кухонный стол, а тёща, с осторожностью старого возраста, сняла пальто в коридоре. Увидев Игоря, её лицо просветилось страхом, но она быстро отвернулась и скрылась в своей комнате.
Мам, давай пообедаем, я быстро разогрею, спокойно крикнула Юлия из кухни, как будто Игоря не существовало.
Обед, как и ужин прошлой ночи, прошёл в подавляющем молчании. Юлия поставила миски с супом на стол: для себя, для матери и, после короткой паузы, для Игоря. Это было не примирение, а механическое действие, словно кормление кота. Игорь ел, чувствуя, как пища застревает в горле. Он наблюдал за тёщей, которая ела, опустив голову, пытаясь остаться незаметной, и это лишь разжигало его ярость.
Когда суп закончился, Татьяна Евгеньевна подошла к чайнику, заварила себе чай, собрав смелость, налила ещё одну чашку, бросила в неё пакетик трав, и, дрожащей рукой, поставила чашку перед Игорем.
Это успокаивающий настой, Игорь. Для нервов, прошептала она, не решаясь смотреть в глаза. Выпей тебе, наверное, тяжело
Это была последняя капля. Её жалость, её попытка позаботиться, стали для него вершиной гипокрии.
Тяжело? Тяжело для меня? сказал он тихо, но с такой ледяной злобой, что тёща отшатнулась. Да, тяжело дышать тем же воздухом, что и ты, старая ведьма. Ты пришла сюда умирать, не так ли? На обследования, чтобы узнать, сколько ещё сможешь отравлять этот мир?
Юлия замерла с тарелкой в руках, но молчала, позволяя ему закончить.
Успокаивающий настой? оттолкнул он чашку с отвращением. Ты бы сама себе его сварила. Двойную дозу. Чтобы кости не скрипели, а ты не просила смазать петли. Ты думаешь, что ты гость? Ты плесень. Бремя. Твою дочь втащила в МОЙ дом, и я теперь вынужден крутиться вокруг тебя!
Игорь, собрав всю оставшуюся злобу в один крик, вышел в холодный вечер, оставив пустую квартиру, где лишь скрип открытой двери эхом отзывался в тишине.
