В маленькой палате царил полумрак. Тусклый свет ночника едва освещал лицо девушки. Ей только исполнилось пятнадцать, но жизнь уже подарила ей больше боли, чем многим взрослым. Аня потеряла родителей в страшной аварии, и детский дом стал её пристанищем. А теперь — эта больница.
Острая боль в груди привела её в городскую клинику. Врачи изучили карту, снимки… и развели руками.
— “Прогноз крайне неблагоприятный. Операция почти невозможна. Она не переживёт наркоз. Это безнадёжно”, — вздохнул один из хирургов, снимая очки.
— “А кто подпишет согласие? У неё никого нет. Никто её не ждёт. Никто не позаботится”, — тихо добавила медсестра.
Аня слышала всё. Она лежала неподвижно, сжавшись под одеялом, сдерживая слёзы. Но плакать у неё не было сил — внутри всё будто застыло. Она устала бороться.
Два дня прошли в тишине и неопределённости. Врачи ходили мимо её двери, перешёптывались, но решений не принимали.
А потом, в одну из тихих ночей, когда больница казалось уснувшей, дверь скрипнула. Вошла пожилая медсестра. Её руки были изборождены морщинами, халат выцветшим, но глаза… глаза светились теплом, которое Аня почувствовала, даже не глядя.
— “Здравствуй, милая. Не бойся. Я здесь. Можно посижу с тобой?”
Аня медленно открыла глаза. Женщина села рядом, положила на тумбочку маленький крестик и начала тихо шептать молитву. Она бережно вытерла лоб девочки старым платочком. Не задавала вопросов. Не говорила шаблонных фраз. Она просто… осталась.
— “Меня зовут Матрёна Степановна. А тебя?”
— “Аня…”
— “Какое красивое имя… Мою внучку тоже звали Аней…” — голос женщины дрогнул. — “Но её больше нет. А ты, родная… теперь моя. Ты не одна. Понимаешь?”
Впервые за долгое время Аня разрешила себе заплакать. Беззвучные слёзы катились по щекам, пока она сжимала руку старушки.
Утро принесло то, чего никто не ожидал.
Матрёна Степановна пришла в отделение с нотариально заверенными документами. Она подписала согласие на операцию — став временной опекуншей Ани.
Врачи были в шоке.
— “Вы понимаете, на что идёте?” — спросил главврач. — “Если что-то случится—”
— “Отлично понимаю, голубчик”, — спокойно, но твёрдо ответила Матрёна. — “Мне терять нечего. А у неё… есть шанс. И я хочу быть этим шансом. А если вы, со всей своей учёностью, больше не верите в чудеса — что ж, я ещё верю”.
Медики не стали спорить. Что-то в присутствии Матрёны смягчило даже самые чёрствые сердца.
Операцию назначили на следующий же день.
Она длилась шесть с половиной часов. Все ждали в напряжённой тишине. Матрёна сидела в коридоре, не сводя глаз с дверей операционной. В руках она сжимала платочек с вышитым цветком — тот самый, что когда-то сделала её внучка.
Внутри хирурги работали с предельной сосредототочОна умерла весной, когда расцвели яблони — тихо, без боли, держа за руку Аню, которая теперь сама стала медсестрой и дарила ту же любовь другим потерянным детям.
