**Дом на краю леса**
Я стою посреди заросшего двора, по пояс в репейнике, и смотрю на покосившуюся избушку с потрескавшейся табличкой: «д. Глухово, ул. Лесная, 1». В воздухе пахнет хвоей, сырой древесиной и… воспоминаниями.
В детстве я проводила здесь каждое лето у бабушки Марфы — суровой старухи с седой косой и голосом, звонким, как колокол. Она пекла пироги с брусникой, заваривала чай из иван-чая и умела заговаривать сглаз. «Здесь лешие водятся, — говорила она. — Но к добрым людям не пристают». Я верила.
Теперь мне тридцать. После десяти лет с Игорем, который ушёл к молодой йоге, и работы в душном офисе я вдруг поняла — если не свернуть сейчас, будет поздно. И свернула. Прямо на просёлок.
Дом достался от бабушки. Мать хотела продать его соседу-леснику за копейки, но я отказалась. «Опять фантазии», — фыркнула она.
Первый день я оттирала полы. Грязь стекала чёрными потоками, будто годы усталости растворялись в воде. Потом чистила печь, вытирала пыль с икон, выгоняла мышей. Ночью уснула, укутавшись в бабушкин плат. Во сне дом обнял меня, согрел, будто сама Марфа прошептала: «Не бойся. Здесь твоя сила».
Через три недели в Глухово нагрянули родственники: мать, тётка Люба и двоюродный брат Сергей.
«Мы подумали, — начала мать, оглядывая крыльцо с презрением. — Раз бабушка на всех одна, дом надо делить».
«Ага, — козырнул Сергей. — Тут избу под охотничью базу сгодится. Я уже покупателей присмотрел».
Я вытерла руки о фартук и вышла на крыльцо.
«Добро пожаловать. Только базы не будет. Дом записан на меня».
«Да брось! — всплеснула руками тётя Люба. — Тебе-то зачем? Ты же без семьи!»
«У Сергея, если верить слухам, три кредита и алименты. Это его заботы. А дом — мой».
Мать вспыхнула: «Смотрите на неё! Живёт, как пугало огородное, а ещё спорит!»
«Пугало — это вы, когда в детстве за лишний кусок хлеба меня по спине лупили, — холодно бросила я. — А теперь — с моей территории долой».
Они ушли, хлопнув калиткой. Сергей, уезжая, специально задел забор машиной.
Ночью под полом скрипнуло. Спустилась с фонарём — под половицей лежал завёрнутый в кожух ящик. В нём — письма. Бабушкины.
«Если читаешь это — ты решила остаться. Я знала. Здесь твоя правда. Помни: люди страшнее леших».
Я прочитала всё. Марфа писала о снах, о духах, о родне, которую терпела, но не любила… и о женщине по имени Варя, с которой жила в сороковые. «Мы звали себя сёстрами. Тогда иначе нельзя было». Сердце ёкнуло — неужели она…
Через неделю приехала бригада реставраторов: женщина с синими волосами, дядька в ватнике и два парня.
«Я Оля, — представилась синеволосая. — Ты писала про ремонт фасада? Мы этим занимаемся».
Вечером у костра я прочитала письма вслух.
«Ты её голос передаёшь, — прошептал дядька. — Словно она здесь».
«Она и есть здесь, — улыбнулась Оля. — В Глухове границы тоньше».
Позже пришёл Сергей. Пьяный.
«Давай помиримся, — бубнил он. — Мне и не нужен твой дом. Просто… жизнь к чёрту катится».
Я налила чаю. Он расплакался.
«Бабушка пироги мне пекла… а я её даже не проводил».
Достала альбом — фото: Серёга семи лет, с ягодой в кулачке.
«Она всех любила. Просто по-разному. Теперь решай — ты мой брат или хапуга?»
Осенью дом уже сверкал свежей краской. Я пекла пироги, принимала гостей — тех, кто читал мой блог: «Как начать с нуля в глухой деревне». Однажды пришёл комментарий:
«Здравствуйте. Я внучка Вари. Можно мы приедем?»
Приехали. Женщина с седыми висками и её дочь. Показали фото: Марфа и Варя у этого же дома.
«Моя бабушка вспоминала вашу до последнего дня, — сказала женщина. — Просила нас найти этот дом».
Я сжала письма в руках.
«Она тоже её помнила».
Сергей позвонил весной.
«Я теперь плотник. В Глухове остался. Ты не уезжай, ладно?»
«Не уеду. Здесь мои корни».
«И мои, похоже, тоже».
Я вышла на крыльцо. Солнце золотило траву. Ветер шумел в листве, будто шептал: «Всё хорошо».
Дом стоял крепко. Теперь — навсегда.
