Дом у края болота
Алёна стояла посреди заросшего двора, по колено в лопухах и крапиве, глядя на покосившийся дом с облупившейся табличкой: «д. Осиново, ул. Лесная, 1». Воздух пах сыростью, прелой листвой и… детством.
Каждое лето она проводила здесь у бабушки Василисы — суровой старухи с косой до пояса и голосом, который слышали за три дома. Та пекла пироги с брусникой, заваривала чай из душицы, умела гадать на воске и заговаривать зубную боль. «Здесь лешие водятся, — говорила бабка. — Но если сердце чистое — не тронут». Алёна верила.
Сейчас ей тридцать два. И она снова здесь. После восьми лет с Сергеем, ушедшим к маникюрше, и работы в конторе, выпившей из неё все соки, Алёна вдруг осенило: если не свернуть сейчас, будет поздно. И она свернула. Прямо на грунтовку.
Дом достался от бабушки. Мать хотела сплавить его за гроши местному егерю, но Алёна воспротивилась. Сказала: сама разберусь. «Вечно ты со своими фантазиями», — фыркнула мать.
Первый день Алёна провела за шваброй. С половиц стекала чёрная жижа, будто годы усталости растворились в ведре. Потом отдраила печь, вытерла пыль с икон, прогнала паучков. Ночью заснула, укрывшись бабушкиным пледом. Приснился дом — тёплый, с печным треском. Будто Василиса обняла её и прошептала: «Не робей. Тут твоя земля».
Через три недели в Осиново нагрянули «гости»: мать, тётя Люба и двоюродный брат Димка.
— Мы тут посовещались, — начала мать, кривя губы при виде крыльца. — Раз бабуля на всех одна, значит, и дом делить надо.
— Ага, — козырнул Димка, ковыряя грязь под ногтями. — Тут можно охотничий клуб замутить. Я уже договорился.
Алёна вытерла руки об фартук и вышла на крыльцо.
— Добро пожаловать. Но клуба тут не будет. Бабка при жизни дом на меня переписала. Документы у юриста.
— Алён, не упрямься! — взвизгнула тётя. — Ты же без мужа, а Дима — кормилец! Ему нужнее!
— У Димы, если память не изменяет, две просрочки по кредитам и штрафы за пьянку. Это его заботы. А дом — мой. Точка.
— Да посмотрите на неё! — зашипела мать. — Сидит тут, как кикимора, да ещё и на родню рычит!
— Рычала ты, когда мне в семь лет за варенье уши надрала, — холодно бросила Алёна. — А теперь — не сочтите за труд, сматывайтесь.
Родня ушла, хлопнув калиткой. Димка, уезжая, специально разворотил колесом край грядки.
Той ночью, когда Алёна уже засыпала, под полом скрипнуло. Потом ещё. Будто кто-то бродил в подполе.
С фонариком она спустилась вниз. В кладовке одна доска явно шаталась. Алёна поддёрнула её. Под ней — завёрнутый в дерматин ящик.
В ящике — пачка писем. Бабкиных. Некоторые — ей, Алёне.
«Читаешь — значит, осталась. Я знала, ты вернёшься. Здесь твоя сила. Помни: в этих стенах — твоя кровь и правда. Хватит у тебя духу быть собой. Только не бойся. Ни болот, ни людей. Люди страшнее».
Письма оказались дневником. Василиса писала о снах, о духах, о родне, которую терпела, но не жаловала. И — о женщине по имени Вера, с которой жила в войну. «Мы звались подругами. Тогда иначе было нельзя». Алёна читала, и сердце ёкало. Неужели бабушка…
Через неделю в деревню прикатила бригада: женщина с фиолетовыми волосами, мужик в тельняшке и два парнишки.
— Привет, я Марина, — представилась фиолетоволосая. — Реставрируем старые дома. Ты писала про конопатку брёвен? Мы как раз этим занимаемся.
Алёна кивнула. Эти люди ей сразу приглянулись. Они разбили палатки за домом, вечерами пели под гитару. Как-то у костра Алёна прочла бабушкины письма вслух. Все слушали, не дыша.
— Понимаешь, — пробасил мужик в тельняшке, — ты так читаешь — будто она говорит. Прямо голос слышу.
— Она здесь, — сказала Марина. — Мы же в Осинове. Здесь стены между мирами — тюль.
На следующий день явился Димка. Один. С бутылкой «Столичной».
— Поговорить, — буркнул с крыльца. — Можно?
Алёна разрешила. Он сел у печки, огляделся, вздохнул.
— Не злись. Меня мамка подзудила. Мне-то пофиг. Да и чего я… сам не знаю, чего хочу. Жена сбежала. Работа — дерьмо. А ты хоть счастлива?
Алёна налила ему чаю. Димка вдруг расплакался, пригубив глоток.
— Я тут тоже бывал. Летом. Бабуля мне ватрушки пекла. А мне казалось — напоказ. А теперь… я даже проститься не успел.
Алёна молча достала альбом. На фото — Димка лет пяти с ягодой во рту.
— Она всех любила. По-своему. Вот только тебе решать: ты мне брат или хапуга?
Димка ушёл. Бутылку оставил.
Осень в Осинове началась с инея. Трава побелела, болото притихло. Дом почти преобразился. Алёна пекла блины. Заходили соседи. Иногда приезжали читатели её блога: «Как начать жизнь с чистого листа и русской печи». Она писала о доме, письмах, бабке. И однажды получила сообщение:
«Здравствуйте. Я — внучка Веры. Та самая. Можно мы приедем?»
Приехали. Женщина под шестьдесят с седым ёжиком и её дочь. Привезли фото: Василиса и Вера — на фоне этого же дома. Смеются.
— Она часто вспоминала вашу бабушку, — сказала женщина. — Говорила, та была её настоящей семьёй. Они хотели уехать, но не смогли. А в конце Вера просила найти этот дом. Сказать — помнит.
Алёна сжала письма в руках, кивнула:
— Она тоже не забыла. Никогда.
Димка позвонил весной. Предложил помочь.
— Я теперь плотник. В Осинове остался. Тебя тут уважаАлёна улыбнулась, глядя, как первые подснежники пробиваются сквозь прошлогоднюю листву, и поняла — наконец-то она дома.