28 февраля, 2025 г.
Сегодня мраморный пол кухни оказался холоден, как зимний лёд, твёрд и безжалостен. На нём сидела моя мать, Мария Петровна, ей уже семьдесят два года. Хрупкое тело её свернулось к земле, дрожащие руки лежали на коленях. Перед ней стояла глубокая тарелка с остатками холодной еды.
Дверца кухни открылась со скрипом, за ней позвякла пара ключей, и привычный звук открывающейся пасты, упирающейся в стену, разнёсся по коридору.
Мама? позвал я, голос мой эхом отозвался в коридоре. Я дома.
Сердце мамы будто подпрыгнуло в груди.
Она попыталась встать, но ноги не слушались. Тарелка с пищей оттолкнула в сторону, словно хотела скрыть от меня какоето преступление.
Сейчас ты моя! прошептала она, дрожа. В порыве ревности жена моего отца, Марина, схватила кислородный шприц и резким движением отняла его у мамы, лежавшей в предсмертном состоянии
Слабые ноги не выдержали. Ложка выскользнула из дрожащей руки и упала на мрамор глухим звоном.
Ирина, моя сестра, резко обернулась.
В её глазах на миг вспыхнула чистая злость не только от прихода мужа, но и от «спектакля», который, по её мнению, теща сейчас устроит.
Она молниеносно сняла тарелку с пола, поставила её в раковину и включила кран, будто хотела смыть не только посуду, но и всё происходящее.
Андрей! прозвучал её голос, теперь сладковатый, как надуманная улыбка. Какой сюрприз, я думала, что ты придёшь позже!
Я вошёл в кухню, поправляя галстук. Тёмные круги под глазами, лицо, изъеденное стрессом работы, всё ещё хранило в себе образ мальчишки, бегавшего босиком по пыльному дворцу нашего старого села.
Увидев мать, сидящую на холодном полу, я остановился.
Ключи звенели в его руке.
Мам? прошептал я, растерянно. Что вы делаете на полу?
Взгляд Марии Петровны уклонился от меня к плитке.
Ирина, быстрая как молния, вмешалась.
Ой, Андрей, твоя мама вздохнула она, закатывая глаза, но улыбка всё ещё играла на губах. Я уже тысячу раз говорила ей не садиться на пол, а она всё равно хочет сама убирать кухню. Поскользнулась, когда пыталась встать, и снова упала. Я просто подала ей немного еды.
Не так почти вырвалось у мамы, голос дрогнул.
Ирина слегка прижала ногу к маме, едва заметный сигнал, который услышали только они.
Не так, Мария Петровна? настаивала невестка, сжимая телефон в ладони. Вы снова споткнулись?
Я нахмурился. Чтото не складывалось.
Запах протухшей еды всё ещё висел в воздухе, несмотря на открытый кран. На тарелке в раковине оставался желтоватый засохший рис, курица была твёрда, как камень. Выражение мамы не говорило о простом падении. В нём читалась стыдливость, унижение.
Мам, почему ты плачешь? спросил я, опустившись рядом. Ты чтото повредила?
Она попыталась улыбнуться, но губа дрожала.
Нет, сынок, прошептала она. Просто стариков всё так растрогивает.
Я осмотрел её руки. На одном из запястий была фиолетовая полоска, будто ктото сильно сжал её несколько дней назад.
Что это? спросил я, голос стал серьёзнее. Где ты это получила?
Я я ударилась о дверцу шкафа несколько дней назад, запнулась мама. Пустяки.
Ирина подошла к холодильнику, делая вид, что всё в порядке.
Андрей, хочешь кофе? предложила она. Свежеиспечённый хлеб уже готов. Твоя мама поела, но если хочешь, могу разогреть чтонибудь для тебя
Я встал медленно, не отрывая взгляда от мамы, но не ответил жене.
Мам, почему вы сидите на полу? настойчиво спросил я. У вас же есть стул, диван даже кровать Зачем здесь?
Она открыла рот, закрыла, и стыд сжался в горле. Не хотела обидеть сына, не хотела стать причиной ссоры в браке. Всю жизнь она жертвовала, чтобы у меня было образование, хороший дом, будущее в городе. Теперь быть причиной беспорядка в доме последнее, чего она желала.
Иногда пробормотала она, проглотив сухость, плитка прохладнее. Болит спина так комфортнее.
Мой взгляд потемнел. Я знал её, когда она пыталась «не доставать». Ирина заметила перемену в атмосфере, прислонилась к столешнице и попыталась улыбнуться.
Ой, Андрей, это всё ваш дневник? иронизировала она. Ваше «драматическое» сегодня? Моя теща со своими причудами. Я всё за неё делаю: хожу к врачу, даю лекарства, покупаю одежду а меня называют злодейкой.
Я наконец повернулся к жене.
Я не говорил, что ты злодейка, ответил я, контролируя себя. Я просто пытаюсь понять, что происходит в моём доме.
Ирина скрестила руки.
Что происходит, так это то, что твоя мать не хочет стареть, бросила она. Она хочет продолжать всё делать сама. Я уже говорила тебе: ей нужен дом престарелых, где профессионалы, а не наша кухня, где она мешает рутине. Но ты продолжаешь притворяться, что всё в порядке.
Мария Петровна закрыла глаза. Слово «дом престарелых» всегда вызывало у неё дрожь.
Она не мешает, возразил я, твёрдее, чем обычно. Этот дом тоже её.
Ирина рассмеялась, не веря.
Этот дом тоже её? повторила она с сарказмом. С каких пор? Она же подписывала договор? Платила каждый кирпич?
Я глубоко вдохнул.
Она положила первый кирпич моей жизни, сказал я. Без неё я бы не учился, не открыл бизнес, не купил дом. Не говори так о моей маме.
Ирина была в шоке, её глаза расширились. Она обычно не спорила со мной, предпочитала работу вместо конфликтов.
Да, конечно пробормотала она. Теперь ты будешь читать бесконечную благодарность. Ты работаешь как проклятый, я держу дом, образ семьи а эта указала на мать играет жертву, потому что не ела на пятизвёздочном столе.
Ирина, замолчи, резко сказал я, голосом низким, но твёрдым, как сталь.
Тишина обрушилась, будто тяжёлый плед. Даже шум улицы будто затих.
Что ты сказал? спросила Ирина, медленно.
Я сказал, чтобы ты замолчала, повторил я. И следи за словами, которые произносишь в этом доме, особенно о моей маме.
Я опять обратился к маме.
Встанем, мам, сказал, протягивая руку. Вы не будете сидеть на полу. Я приготовлю новое блюдо, свежую еду. Потом поговорим.
Ирина ухмыльнулась, не веря.
Теперь ты тоже будешь готовить? поддразнила она. Великий бизнесмен у плиты.
Я проигнорировал её. Аккуратно помог маме подняться. Она выглядела слишком хрупкой.
Вы теряете вес заметил я, обеспокоенно. С последнего визита к врачу вы похудели.
Старость сушит нас, сынок, попыталась пошутить она. Не переживай.
Я поставил ей стул, затем подошёл к холодильнику, открыл полки, где лежали яйца, помидоры, лук. Начал взбивать омлет давно не делал этого.
В детстве я видел, как мама, вернувшись с поля, иногда готовила мне яичницу. Рукам всё ещё помнился этот жест.
Ирина наблюдала, раздираясь между гневом и замешательством.
Андрей, ты переусердствовал, сказала, меняя тактику. Я же ухаживаю за ней. Это была лишь испорченная еда, я собиралась выбросить она настояла, чтобы съела.
Эта фраза вырвалась быстрее, чем она хотела.
Я перестал взбивать яйца.
Она настояла, чтобы съела испорченный обед на полу? повторил я, медленно обернувшись к ней.
Ирина запнулась.
Ты понял, что я хотела начала. Она упала, отказывалась принимать помощь, я
Хватит, перебил я. Мы продолжим этот разговор позже. Сейчас мама поедет нормально.
Ужин получился простой, но достойный. Мягкий омлет, свежий рис, горячий фасоль, ломтик авокадо. Я разложил всё на блюде и подал маме за столом, а не на полу. Сел рядом с ней.
Ешь, мам, сказал нежно. Тепло.
Мария Петровна смотрела на еду, как на праздник, но горло сжимало её, почти не позволяя проглотить.
Ты не должен пробормотала она. Я уже устал от работы.
Устал я, когда прихожу домой и вижу, как ты ешь мусор на полу, ответил я откровенно. Это меня гнетёт.
Она проглотила вилкой, слёзы опять набежали.
Всё в порядке? спросил я.
Она кивнула.
Ирина, отстранённо, листала телефон, нервно перескакивая между приложениями. Внутри неё шла борьба: потерять контроль над домом или потерять образ жизни, если развод случится.
После того как мама закончила есть, я отнёс её в комнату, поправил подушку, укрыл одеялом.
Завтра пойдём к врачу, сказал я. Нужно новые анализы. И мам
Она повернулась ко мне.
Да?
Если чтото случится, когда меня не будет голос стал тяжёлым расскажи мне. Не скрывай, чтобы «не тревожить». Пора знать, что действительно происходит в этом доме.
Глаза мамы наполнились слёзами. Она не могла сразу ответить.
Андрей твоя жена прошептала она.
Моя жена ответит за всё, что сделала и не сделала, прервал её я, угадав. Но мне нужна правда, а не молчание.
Она сжала мою руку.
Дай мне хотя бы одну ночь, попросила. Позволь спать с уверенностью, что хотя бы сегодня я не еду на полу. Завтра поговорим.
Я взглянул в её глаза, увидел усталость всей жизни, смешанную с почти детским страхом.
Хорошо, согласился я. Завтра.
Я поцеловал её лоб и вышел из комнаты. В коридоре меня ждала Ирина.
Можно поговорить сейчас? спросила она, скрестив руки.
Можно, ответил я. Но не будет криков.
Мы пошли в гостиную. Я сел на диван, она в кресло напротив. Несколько секунд мы измеряли друг друга.
Итак? начала она. Ты меня осудишь, не выслушав?
Я потер слёзы с лица.
Я пытаюсь понять, что происходит с того момента, как мама переехала к нам, сказал я устало. Я знаю, что тебе тяжело. Я знаю, ты не хотела. Я знаю, дом изменился, распорядок изменился. Но есть разница между сложностью адаптации и жестокостью, Ирина.
Она подняла брови.
Жестокость? повторила. Я теперь не могу больше ухаживать за старой, ковой всё время придирается?
Тянуть её к отравленной еде на полу это жестокость, ответил я сухо. Других слов нет.
Ирина ударила кулаком по подлокотнику.
Ты ничего не знаешь! взорвалась она. Ты всё день в разъездах, возвращаешься только для поцелуя из сериалов и считаешь, что понимаешь, что значит держать эту старушку весь день. Она забывает лекарства, проливает кофе, заходит в мой шкаф в грязных туфлях, гасит телевизор на полную громкость, ссорится с детьми я всё решаю! Я устала, Андрей!
Дети? прервал я. Они проводят больше времени в школе, чем дома. А когда они дома, за ними ухаживает няня. Ты почти не спускаешься в столовую, чтобы поужинать с нами, Ирина.
Она покраснела.
Кто же поддерживает образ семьи! возразила. У меня встречи, совещания, обязательства
И образ семьи становится лучше, когда тёща ест испорченный обед? парировал я.
Она рассмеялась нервно.
Пожалуйста один раз, всего лишь один раз, сказала она.
Было? спросил я. Я выясню.
Что ты будешь делать? Устанавливать камеры? Допросить прислугу? Спросить соседей, слышали мой голос?
Я просто молчу, сказал я, глядя в окно. Я уже думаю об этом.
Ирина посмотрела на меня, как будто видела в меня человека, который раньше не существовал.
Ты сошёл с ума, прошептала. Ты поддаёшься шантажу этой старой. Это всегда так: бедные люди играют жертвами, а ты, охваченный виной, падаешь.
«Бедные люди»? тихо повторил я. Ты забываешь, что я вырос в деревне без электричества, а ты
Она поняла ошибку, но уже было поздно.
Я не хотела начала она, но я прервал её.
Ты всегда видела мою маму как «деревенскую старушку», а не как женщину, которая меня вырастила одна. Может, ты забыла я нет.
Я встал.
Разговор закончен, сказал. Завтра, после разговора с мамой и доктором, я решу, что делать. Пока я не хочу, чтобы твой голос рядом с ней был неуважительным. Это минимум.
Она ушла в кабинет, закрыв дверь. Я стоял, чувствуя, как в комнате падает тяжесть.
На следующий день я не пошёл на работу. Перезвонил в фирму, передал срочные дела партнёру и сказал, что останусь дома.
В девять утра я уже был в кабинете доктора Рамиреса, нашего семейного врача. Мария Петровна села на кушетку, смущённо.
Вы потеряли слишком много веса с последнего визита, заметил он. Вы правильно питаетесь, госпожа?
Она замялась, посмотрела на меня.
Что происходит? спросил я.
Доктор попросил меня выйти из кабинета, чтобы побыть наедине с мамой.
Он подошёл к ней, голосом мягким спросил:
Вы уже давно чувствуете, что в доме с вами плохо обращаются?
Я слышал, как её глаза заполняются слезами.
У меня был муж, началаЯ понял, что защищать честь и достоинство родителей самая главная обязанность любого сына.
