— Ах, девочка моя, горькая долюшка… — сквозь слёзы шептала Аграфена, прижимая к груди новорождённую дочь. — Уж я-то знаю, какую судьбу тебе на роду написано…
Малышка, морщась от материнских слёз, но покорно тянулась к груди — голод брал своё. Аграфена же и не замечала — её сердце сжимали тяжёлые думы, страхи и проклятая фамильная участь: все женщины в их роду оставались одни.
В палату вошла медсестра, строго окинула молодую мать взглядом.
— Опять слезами умываешься? Ребёнка загубить хочешь? Что случилось-то? Дочка здорова, молока у тебя — хоть залейся, а ты сидишь, будто на поминках. Хватит ныть — радоваться надо!
Аграфена вздрогнула, будто очнулась. Смущённо улыбнулась — не то дочке, не то медсестре — и тихо молвила:
— Радуюсь, ей-богу… Только боюсь, что и её ждёт та же доля, что всех нас. Все в роду рожали в одиночку, без мужей. Надеялась, родится мальчик — может, на нём цепь прервётся… А тут опять девочка…
— Ты и так хорошая мать, — смягчилась медсестра. — Только не накаркивай ребёнку беду. Как лодку назовёшь — так и поплывёт. Имя-то придумала?
Аграфена потупила взгляд:
— Мать с бабкой настаивают — Настёна. У нас все — Насти, Настюши, Настасьи… А я где-то прочла, что имя это может и «горемычную» означать. Не хочу. Назову её Людмилой. Пусть будет Людочка. Может, хоть у неё жизнь сложится иначе…
— Вот и умница, — кивнула медсестра. — Людмила — и в имени любовь, и в судьбе свет.
Людочка росла настоящей казачкой: крепкой, упрямой, с железным характером. В школе — первая ученица, в классе — заводила. Правда, бабкиным мечтам о «невесте с ножками по ниточке» не соответствовала — плечи широченные, бёдра узкие, ходила вразвалку, как парнишка. Дружила с пацанами, носила треники да кроссовки.
— Людка, ну не мужик же ты! — вздыхала бабка Агафья. — Платьев-то у тебя — полшкафа! А ты всё футболки да штаны. Где же женская стать? Где коса до пояса?
— Да отстаньте! — отмахивалась Люда. — Важно не то, кто меня выберет, а кого я сама захочу.
— Не зазнавайся, внученька, — шептала Аграфена, — жизнь не по нашей воле идёт.
И вот в одиннадцатом классе Людка влюбилась. В кого бы вы думали? В тихоню Васю из параллели, который на школьной дискотеке жался к стене, всем видом показывая: «меня тут быть не должно». Люда подошла, схватила его за руку и потащила танцевать. Вася покорно поплёлся. С той поры они не расставались.
После школы вместе поступили в институт, а на третьем курсе Люда, не дожидаясь ухажёрских намёков, сама сделала предложение.
— Сколько можно ходить рядом? — заявила она Васе. — Пора замуж выходить — давай расписываться.
Вася был счастлив. Он привык, что Люда решает, а он лишь кивает. Его родня ликовала, как и семья Аграфены — уж если кто и мог разорвать родовую цепь одиночества, так это их Людмила.
На пятом курсе родился сын. Люда ушла в декрет, а Васю оставили преподавать в институте. Всё шло как по маслу… пока Люда не почуяла неладное.
Муж стал задерживаться, хмуриться, отмалчиваться. А потом и вовсе перестал говорить — ни о работе, ни о диссертации. Только и твердил: «Устал». Люда всё поняла. И действовала без раздумий.
Подруга-секретарша декана шепнула: у Васюхи роман с Тоськой Беловой, бледной студенткой, которую в вузе дразнили «мокрицей в очках». Люда не стала церемониться. Подкараулила Тоську у общаги, дала пару оплеух на глазах у всей улицы — и та, с растрёпанными волосами, исчезла из виду надолго.
С Васей разговор был коротким: сначала синяк под глазом, потом второй.
— Я… просто хотел помочь… как ты когда-то мне… — лепетал он, съёжившись на полу.
— Ещё кому-то поможешь, — сквозь зубы процедила Люда, — лишу тебя кое-чего ценного. Без сожалений.
С тех пор Вася ходил по струнке. Больше не рисковал — знал: с Людмилой шутки плохи. Её бедная девочка, которой в роддоме пророчили печальную участь, не только разорвала родовое проклятье, но и выстроила семью, где сама стала и опорой, и защитой… и Любовью.
