— Дочка моя, бедная девочка… — шёпотом сквозь слёзы произнесла Ирина, прижимая к груди новорождённую дочь. — Я уже знаю, какую долю тебе уготовала судьба…
Девочка жадно тянулась к матери, иногда морщась — солёные капли падали ей на щёки, но голод был сильнее. Ирина даже не замечала этого — её сердце сжимали воспоминания, страх и проклятая родовая печать одиночества.
В палату вошла медсестра в белоснежном халате и строго посмотрела на молодую мать.
— Опять нюни распустила? Ребёнка испугаешь. Что за страсти? Девочка здоровая, молока у тебя хоть залейся, а ты сидишь, будто на поминках. Хватит реветь — радуйся.
Ирина вздрогнула, будто очнулась. Смущённо улыбнулась — не то дочери, не то медсестре — и тихо проговорила:
— Я рада, ей-богу… Просто боюсь, что и она повторит судьбу всех женщин в нашем роду. Все мы рожали в одиночестве, без мужей. Надеялась, родится сын — хоть на нём этот круг разорвётся… А тут опять девочка…
— Да брось ты, видно же, что мать ты хорошая, — смягчилась медсестра. — Только не вешай на ребёнка свои страхи. Как яблочко назовёшь — так оно и покатится. Имя-то придумала?
Ирина опустила глаза:
— Бабка с матерью настаивают — Наташа. У нас все — Наташки, Тани, Танюшки… А я недавно прочла, что Наташа ещё и «обречённая» означает. Не хочу. Назову её Светой. Пусть будет Светочка. Пусть хоть у неё всё по-другому сложится…
— Вот и правильно, — кивнула медсестра. — Свет — он и в имени, и в сердце.
Света росла настоящей бузотёркой. Как и говорила та медсестра — упрямая, напористая, с характером. В школе — первая, во дворе — заводила. Правда, вид у неё был далёк от бабушкиных мечтаний о «невесте» — широкие плечи, узкие бёдра, походка и повадки пацана. Дружила в основном с мальчишками, носила кеды и спортивки.
— Светка, ну не мужик же ты! — охала бабка Агафья. — Вон платьев в шкафу — не счесть. А ты всё в рваных джинсах щеголяешь. Где женственность? Где коса до пояса?
— Да отстаньте! — отмахивалась Света. — Главное, кто мне по сердцу, а не кому я по вкусу.
— Не зарься, внучка, на свою удаль, — шептала Ирина, — жизнь-то не по нашему хотению идёт.
И вот, в выпускном классе, Света влюбилась. В кого бы вы думали? В тихоню Витьку из параллельного — очкарика, который на школьной дискотеке жался к стене, будто хотел провалиться сквозь землю. Света подошла, схватила его за руку и потащила танцевать. Выбора у него не было. С того дня они не расставались.
После школы поступили в один институт, а на третьем курсе Света, не дожидаясь намёков, сама сделала предложение.
— Сколько можно тянуть? — заявила она Витьке. — Пора и честь знать — жениться надо.
Витька был счастлив. Он привык, что Света решает, а он кивает. Его родители ликовали, как и Ирина — если кто и мог разорвать родовое проклятие, так это их Светка.
На пятом курсе родился сын. Света ушла в декрет, а Витьку оставили преподавать. Всё шло как по маслу… пока Света не почувствовала неладное.
Муж стал задерживаться, хмуриться, отмалчиваться. А потом и вовсе перестал разговаривать — ни о работе, ни о диссертации. Только твердил про усталость. Света всё поняла. И решила действовать.
Подруга-лаборантка шепнула: у Витьки роман с Леной Смирновой, блёклой студенткой, которую в институте дразнили «мышкой». Света не стала тянуть. Встретила Лену у общаги, дала пару затрещин на глазах у всех — и та, с вырванной прядью, исчезла из виду.
С Витькой разговор был короткий — сначала фингал под глазом, потом второй.
— Я… просто хотел помочь… как ты мне тогда… — бормотал он, сидя на полу.
— Ещё раз поможешь кому-нибудь, — сквозь зубы процедила Света, — я тебя кастрирую. Без шуток.
С тех пор Витька ходил по струнке. Рисковать больше не решался — знал: со Светкой шутки плохи. Её бедная девочка, которой в роддоме пророчили повторение женской доли, не только разорвала цепь одиночества, но и построила семью, где сама стала главой — опорой, защитой и… Светом.
