Когда-то давно, в смутные времена, жила-была ведьма по имени Марфа Игнатьевна. Детей она не жаловала — работать с ними было хлопотно да небезопасно. Дитя — как необожженный горшок, норовит треснуть от любого неверного слова, да ещё и мать за ним маячит, будто тень неотвязная. А уж эти детские выдумки! Кто в отрочестве не воображал себя чародеем, не выдумывал невидимых друзей? Каждое слово такого клиента приходилось десять раз проверять — устанешь, небось.
Когда на пороге её избушки появилась дама в чёрном платье с алым ртом и синими, будто синяки, веками, Марфа даже бровью не повела. Странные особы к ней заглядывали часто. Но мальчонка лет десяти, жавшийся за спиной у матери, заставил ведьму насторожиться. Только открыла рот, чтоб отказаться, как гостья властно перебила:
— Мы по уговору. Я Аграфена Семёновна, вчерась писала. У меня ещё кошечка на иконке была, помните?
Кошечку Марфа помнила.
— Что ж, заходите.
«Авось, беда у самой Аграфены, а отпрыска не с кем оставить», — слабо надеялась ведьма, исподлобья разглядывая визитёршу. Гостья была дородной, ещё не увядшей бабёнкой лет сорока пяти. Из тех, про кого говорят: «кровь с молоком». Наложила краску густо, будто маляр, руки увешаны браслетами — звякают при каждом движении, а махала она ими, как мельница крыльями. Чёрное платье… то ли траур носит, то ли важность напускает. Так или иначе, Аграфена щеголяла в чёрном с явным удовольствием. «Любительница спектаклей. Придётся мне роль зрителя играть», — смекнула Марфа.
— Муж помер, — трагично начала гостья. Достала платок, приложила к сухим глазам.
— Сочувствую, — отозвалась ведьма вежливо, — да только спиритизмом не промышляю. Дело это бесполезное да опасное.
Не добившись ожидаемых слёз, дама сменила тактику.
— В нашем роду колдуны были, — зашептала она таинственно. — Прапрабабка моя ворожила, а троюродная тётка…
«Дай угадаю — тоже колдовала?» — Марфа едва сдержала усмешку. В последние годы потомственных «ведуний» и «чародеев» к ней ломилось столько, что хоть святых выноси. Коли порыться, в каждой второй семье найдётся бабка, что шептала над водой. Колдовство — ремесло обычное, но разве станешь кузнецом, коли дед твой однажды молотком стучал?
— Так вот, у нас в роду Дар. Из поколения в поколение передаётся. Меня, слава Богу, — Аграфена плюнула через левое плечо, но ведьма заметила досаду в её глазах, — сия участь миновала. А вот сын мой, Еремей… — глаза её вспыхнули странной гордостью, — привидения видит!
«Привидения, говоришь? Дело худо». Вариантов у Марфы было два. Первый и самый вероятный — шизофрения. Не могла понять ведьма, зачем тащат чад с галлюцинациями к ворожеям, а не к лекарям. Второй вариант — родовой бес, что передаётся по крови.
— Расскажи-ка, как к тебе призраки являются! — потребовала мать. Мальчик заговорил нехорошо, словно по принуждению.
— Не призраки, а один… Папа ко мне по ночам ходит…
Еремей умолк и беспомощно глянул на мать. Мол, всё сказал, можно домой? Та не заметила его взгляда, расправила плечи, будто дневник с пятёрками показывала.
«Некротизь? Или просто мальчишка по отце тоскует?» — ведьма запнулась. За спиной у ребенка маячил тёмный силуэт. Не отец. Тварь смотрела на Марфу, не моргая. По спине побежали мурашки, но ведьма не дрогнула. Похоже, бес всё-таки пристал к мальчишке. Дело серьёзнее, чем казалось.
— Знаете, а ведь на шоу «Битва экстрасенсов» детей не бывало! Вот будет зрелище — отрок-чародей!
Еремей сжался на лавке, вжал голову в плечи, явно жалея, что развязал язык. Эх, Аграфена куда больше любит «шоу», чем сперва показалось.
— У вас энергетика сильная, да и аура… тяжёлая. Чтобы разобраться с отроком, надо наедине остаться, — Марфа быстренько выпроводила мамашу за дверь. — Погуляйте, по лавкам пройдитесь. Через часик зайдите.
Аграфена надулась, но, заслышав про «ауру», покорно закивала. Еремей остался с ведьмой один на один. Сперва молчал, как партизан, голову в плечи вжал, на лавке вертелся, печенье грыз. На вопросы отзывался односложно, всем видом показывая: «отстань, бабка».
Дело было больное, личное. Марфа осторожно вывела его на разговор. Про отца — ни слова. Расспрашивала про школу, про друзей, про девчонок. Минут двадцать мальчишка отбивался, потом размяк, даже щёки порозовели. Видно, редко кто интересовался его делами.
Марфа прикрыла глаза, настроилась на голос его и стала смотреть, что же с Еремеем случилось на самом деле.
***
Больше всех на свете Еремей любил отца. Такого папы ни у кого во всей слободе не было. Вместе в солдатиков играли, на коньках катались, отец научил его плавать да фокусы показывать. Когда родители ссорились, мальчик всегда был на стороне отца, даже если тот опять что-то перепутал. За шарики воздушные да пастилу прощал ему всё.
Когда в школе задали сочинение «Лучший друг», Еремей написал про отца. Учительница Марфа Васильевна после уроков его вызвала: «Что ж ты, друзей что ли нет?» Мальчик промолчал, а про себя подумал: «Дура ты, Марфа Васильевна! Друзей много — Ванька, Петька, Алёха. Только самый лучший друг — это папа».
…Когда отец в катастрофу попал, мать рыдала, волосы рвала, по полу каталась. На похоронах в гроб кидалась, кричала: «Закопайте меня с ним!» По вечерам выла, будто зверь раненый.
Еремей плакать не мог. Вернее, плакал, но слезы внутрь текли. Замкнулся, стих, словно тень стал. Всё вспоминал, как в тот день отец звал его на рыбалку. Мальчишка отказался — друзья звали гулять. И теперь думал: если бы пошёл, отеНе поехал бы отце той дорогой, не встретился бы с роковой телегой, и был бы жив до сих пор.
