“Исчезни и не мешай”: Последний путь матери
Они с Михаилом Фёдоровичем прожили жизнь долгую, неровную, словно просёлочная дорога после дождя — то ухаб, то лужа, то солнце в лицо, то град в спину. Галина Семёновна верила: если рядом супруг, любая беда по плечу. Вместе прошли больше сорока лет. Голод, война, смерть двоих старших сыновей… Всё вынесли молча, крепко сжав руки. Остался лишь младший — Дениска. Свет в окошке, последняя отрада. Вырос, отучился, уехал в большой город — в Воронеж. Письма писал часто, навещал редко, но Галина не роптала — дела, карьера, неспроста же сын стал «важной шишкой».
Когда Михаил Фёдорович умер — сердце не выдержало крещенских морозов — Галина осиротела окончательно. Деревенская изба опустела, снег ложился на крышу, как саван. Денис настоял — забрал мать в город, в квартиру, купленную после свадьбы с новой женой — бойкой, щеголеватой женщиной по имени Виолетта.
Квартира сверкала: пять комнат, ламинат блестит, техника вся умная, даже чайник пел песни. Но для Галины всё было чужим. Даже воздух. Из всех комнат ей выделили одну, тёмную, у чулана. Вроде бы и не камера, но и не дом. Сидела там тихо, как тень, боясь дышать.
— Ты только не путайся под ногами, — шептал Денис, — Вике непросто, она не привыкла к лишним в доме.
Галина молчала. Она вообще говорила редко. Иногда Денис заходил поболтать, но быстро. А Виолетта… будто не замечала её. Порой проходила мимо с таким лицом, будто наткнулась на паучью паутину.
Однажды Денис позвал мать к ужину. Галина надела праздничное, причесалась, села за стол. А потом Виолетта, наливая вино, громко, с фальшивым смехом, сказала:
— Ну вот, и музейный экспонат к нам пожаловал! Вы хоть знаете, как пультом от телевизора пользоваться? Или у вас в деревне до сих пор лучина горит?
Смех её резал, как битое стекло. Денис промолчал. Галина опустила глаза.
Потом был разговор, который она не должна была слышать. Но услышала.
— Денис, ну сколько это будет продолжается?! Мне неловко! У меня подруги в гости не идут — боятся этой мумии, шаркающей по коридору!
— Ну, она же тихая… сидит себе…
— А мне сам факт её присутствия мешает! Ей сколько, девяносто? Пусть бы отправилась в мир иной, не мешала нам жить!
— Ты что такое несёшь?! Это же мать!
— Да что она тебе дала, эта «мать»? Бездомную кошку тоже можно кормить, но в дом её не пустят!
Галина закрыла уши ладонями. Долго сидела так, в темноте. Её сердце разрывалось. Она-то думала, что вырастила человека… что отдала всё. А вышло — мешает.
До утра не сомкнула глаз. Перебирала мысли, вещи, былые дни. Деньги от продажи избы, что лежали в сберкассе, копила сыну — думала, квартиру поможет выплатить. Но он же сказал: “Мама, ну что ты, мы за всё сразу рассчитались.”
Той ночью она решила. Уйдёт. Без слов, без упрёков. Как всегда.
Собрала узелок: платок, Псалтырь, тёплую кофту и немного рублей. Выйти смогла так, что даже скрип паркета не выдал. Долго шла по улицам, пока не нашла автовокзал. Купила билет до Пскова. Оттуда — в монастырь, что под Изборском.
О нём знала давно. Читала когда-то в церковной газетке, но боялась уйти — вдруг внуков надо будет нянчить? Но внуков не было. И нужна она никому не была.
В монастыре её приняли как родную. Не спрашивали лишнего. Просто обняли и сказали: «Оставайся. Господь управит».
Сначала дали келью — голые стены, койка, икона в углу. Потом к ней приставили послушницу — девушку Анастасию. Та помогала ходить, читала молитвы, приносила травяной чай. Галина отдала монастырю всё — и деньги, и крестик, и шаль, оставшуюся от бабушки. Всё — ради покоя.
И тогда она впервые за много лет почувствовала себя не лишней, не обузой, а просто человеком. Тёплый свет лампад, запах воска, тишина… Всё это лечило душу. Сидела у окна, вязала рукавицы, читала Псалтырь. В церкви ставила свечку за упокой Михаила. За здравие Дениса. Даже за Виолетту.
— Прости их, Господи, — шептала. — Не ведают, что творят.
Через год, когда последние листья кружились над монастырём, Галина приняла постриг. Имя ей дали — сестра Феврония.
Она тихо умерла в феврале. Утром, после заутрени. С лёгкой улыбкой. Так и нашли её в келье — руки на груди, глаза закрыты, свеча догорела до подставки.
На похороны Денис не приехал. Прислал перевод. А в монастыре сказали: «Феврония была нам сестрой. Мы сами её проводим».
Теперь над её могилой стоит простой деревянный крест. И греется на солнце рыжий кот, которого Галина подкармливала. И кажется, будто ветер в берёзах шепчет:
«Исчезни и не мешай…» — но ты не исчезла, матушка. Ты обрела покой.
