**Прошедший срок**
Вчерашний рассвет в тихом уральском городке встретил Алису колючим холодом. Кухня, пропитанная запахом старых стен, молчала, лишь скрип половиц временами нарушал тишину. Утренний свет, пробивавшийся сквозь запотевшее стекло, вытягивал на полу её тень — тонкую, неровную, будто она сама боялась занять лишнее пространство. Алиса щёлкнула старым чайником, который зашипел, словно разозлённый кот, и нащупала в шкафу банку сгущёнки. Пальцы замерли на холодной металлической поверхности. Срок годности истёк два года назад. И почему-то это принесло странное облегчение.
Пять лет назад Олег принёс домой целую коробку этой сгущёнки. «Про запас, вдруг голодные времена наступят», — шутил он, пока они сидели на кухонном полу и ели её ложками, запивая крепким чаем. Тогда они спорили, что слаще — сгущёнка или его дурацкие шутки, от которых она заливалась смехом. Он всегда оставлял на её щеке липкий след — каплю, которую она смущённо стирала, делая вид, что сердится. Потом всё изменилось. Смех утих. Коробка так и осталась пылиться в кладовке, памятником их прошлому, которое она не решалась разобрать.
Алиса открыла банку. Дрожащими руками, будто боялась разбудить что-то давно забытое. Запах ударил в нос — терпкий, с налётом металла. Он не напоминал об Олеге. Он напоминал о ней самой — той, что когда-то верила, будто чувства можно законсервировать, как эти банки, и сохранить навсегда. Но даже сгущёнка, оказывается, может испортиться. Без предупреждения. Без шума.
Всё, что осталось от Олега, имело свой срок. Его свитер, который она сначала носила, чтобы чувствовать его тепло, а потом — просто потому, что он был мягким. Билеты на концерт в местном ДК, на который они так и не попали, затерявшиеся между страниц книги, брошенной на середине. Разделочная доска, купленная на сельской ярмарке, — лежала на полке, как несбывшаяся мечта. И эта сгущёнка. Сначала Алиса не выбрасывала банки, словно их исчезновение означало бы окончательный разрыв. А потом просто привыкла к ним. Как к пустоте в доме.
Они не ссорились. Не кричали. Не били посуду. Просто Олег словно погас. Сначала перестал ловить её взгляд. Потом заменил «мы» на «я». Потом начал задерживаться до ночи, возвращаясь с запахом чужих духов и усталости. Всё происходило тихо, без скандалов. А потом он сказал: «Мне нужно время» — и ушёл. Сначала к «друзьям». Потом — навсегда. Без объяснений. Без прощания. Как вода, что медленно уходит сквозь треснувшую чашку.
Алиса не злилась. Серьёзно. Просто долго не могла понять, как жить дальше. Первые месяцы она по привычке ставила на стол вторую чашку, проверяла прогноз погоды, писала сообщения, которые никто не читал. Потом начала стирать его следы. С подоконника. Со штор. С воздуха в комнате. Училась быть одной. Медленно. С ночными кошмарами. С внезапной болью в груди, которая накатывала посреди дня, как отголосок прошлого, которое забыли выключить.
Работа спасала, но не согревала. Коллеги в офисе были как фоновые персонажи — вежливые, но безликие, как бумажные стаканчики. Родные — далеко, за сотни вёрст. Подруги утонули в своих заботах: дети, кредиты, посты в соцсетях о счастье. Алиса же застыла. Кадр из кино, где героиня замерла на развилке, не решаясь сделать шаг.
Однажды в переполненной маршрутке она увидела старушку. Лет семидесяти, с потрёпанной сумкой в руках, и глазами, в которых не было ничего, кроме усталости. Алиса смотрела на неё и видела себя. Не старую — пустую. Испугалась не седины, а этой тишины внутри, где уже не ждёшь ничего нового. Страх сжал горло, как зимний ветер.
В тот же вечер она записалась на танцы. Потом — на курсы рисования. Потом впервые пошла в кино одна. Не чтобы кого-то найти. Чтобы найти себя — ту, что была до Олега, до ожиданий, до того, как любовь стала её единственным смыслом.
Чудес она не ждала. Просто возвращалась к себе. Шаг за шагом. Новый плед, который пах именно её духами. Новое мыло в ванной — с запахом мяты, резкое, как напоминание: ничто не вечно. Новый чай, без сахара, но с привкусом выбора. У неё появились свои вечера. Свои мысли. Свои тишины. И впервые за годы — ощущение, что одиночество может быть не тюрьмой, а пространством, где есть место только для неё.
Олега она встретила через четыре года. В аптеке у метро. Он стоял в очереди, сжимая коробку таблеток. Волосы поседели, плечи ссутулились, куртка — та самая, из их прошлого, потертая, как его взгляд. Он выглядел так, будто все эти годы бежал за тем, что давно ушло.
Он заметил её и замер:
— Привет, — голос дрогнул, словно он снова стал тем мальчишкой.
— Привет, — ответила она. Тихо. Хотя внутри на мгновение сжалось, будто от укола.
Тишина. Как пропасть. В ней пролетели годы, которых не было. Вопросы, которые она не задала. Ответы, которые уже не имели значения.
— Как дела? — спросил он, глядя в пол.
— Срок годности истёк, — сказала она с лёгкой улыбкой. Без злости. Просто. Как закрывают последнюю страницу.
Он не понял. Или сделал вид. Только смотрел на неё чуть дольше, будто ждал продолжения. Но Алиса уже повернулась к витрине с чаями. Медленно. Без ненависти. Без сожалений.
Сегодня она заварила чай. Достала последнюю банку сгущёнки — ту, что пряталасьОна размешала густую массу в чашке, сделала глоток — и впервые за долгие годы вкус не напомнил ей о потере, а просто был тем, чем являлся: сладким, чуть тёмным, но уже не её.
