Сорок лет в тепличных условиях: как промокший котёнок изменил всё
Зинаиде стукнуло сорок, и тут жизнь решила сделать кульбит. Она проживала с родителями в просторной четырёхкомнатной хате в Екатеринбурге. Работала юристом в конторе, вечерами возвращалась домой — ужин, сериалы, редкие беседы с отцом про политику и с матерью про сплетни о соседях. Вроде бы всё как у людей — чинно, благородно, спокойно. Но одна маленькая деталь портила эту идиллию — счастья своего у Зины не было.
Родители то и дело твердили: «Ну когда же ты, Зинок, устроишь свою жизнь?» Но стоило ей привести кого-то, как начинался разбор полётов: один — некультурный, второй — слишком серый, третий — без перспектив. И всё это под соусом «мы же за тебя переживаем» — с подколками, вздохами и многозначительными взглядами. А Зина молчала. Потому что любила. Потому что не хотела расстраивать. Потому что жила — будто в чужой, но идеально прибранной жизни.
Как-то раз, возвращаясь домой под осенним ливнем, она заметила у подъезда мокрый комочек. Котёнок. Маленький, дрожащий, уши прилипли, лапки в грязи. Глаза — два испуганных блюдца. Зина подхватила его, сунула за пазуху и понесла домой. Прямо в пальто, под дождём. Дома налила молока, поставила миску — котёнок набросился, будто голодал неделю. Родители подошли. Молчали. А потом — будто плотину прорвало.
Орали. Не говорили — именно орали. Что он всё обгадит. Что обои порвёт. Диван превратит в лохмотья. Что вонь, блохи, грязь. Что паркет испортит, и квартира станет зверинцем. Отец хватался за сердце, мать — за виски. Приказали немедленно вынести «этот комок шерсти». Или сдать в приют. Отец даже нашёл в интернете адрес и с торжеством сунул Зине бумажку. А потом вдвоём, чуть ли не силком, вытолкали её за дверь с переноской в руках. Не забыв всучить пятьсот рублей — «на корм».
Зина села в машину. Котёнок прижался к ней, свернулся калачиком и мгновенно засопел. Она смотрела в окно, и в голове пронеслось: «Мне сорок. А у меня ничего. Вообще ничего. Даже своей комнаты нет. Всё — родительское. И я тут просто временный жилец». Комок в горле, голос внутри шептал: «Сделай хоть что-нибудь». Зина достала телефон, нашла объявление. Однушка, недалеко от работы, сдаётся на длительный срок. Позвонила. Договорилась. Внесла залог. Забрала ключи. Поехала. Не в приют.
Дома она достала котёнка — теперь его звали Барсик — и устроила на подушке. Села рядом. И впервые за долгие годы почувствовала: она дома. Не в родительской квартире. Не в вылизанной до блеска обстановке. А в своём углу. Маленьком, съёмном, чужом — но своём. Теперь никто не допытывался, с кем она встречается, куда пошла и почему задержалась. Главное — плати за аренду. И она платила. С наслаждением.
А потом случилось то, чего она не ждала. У подъезда, во время прогулки с Барсиком на поводке, она столкнулась с мужчиной. Андрей. Электрик, простой, с добрыми глазами и спокойной улыбкой. Фраза за фразой — разговорились. Разговор перетёк в кофе. Кофе — в долгие вечера. И как-то само собой пошло — без намёков, без разборов, без условий.
Родителям она звонила. Говорила, что у неё всё хорошо. А если начинали кричать — просто вешала трубку. Может, со временем они станут встречаться чаще. Может, поймут. А может — и нет. Но теперь у Зины была своя жизнь. С Барсиком, уже наглым здоровым котом, с Андреем, с новыми привычками, с тишиной и свободой. И всё это началось с одного промозглого вечера и одного спасённого комочка.
Иногда жизнь начинается именно так. С капли жалости. К кому-то. К себе. И с первого шага — оттуда, где нечем дышать, туда, где дышится легко.
