Невестка предала моего сына — с тех пор он словно нежить.
Я не знаю, как вытянуть его из этой тьмы. Не знаю, как облегчить боль, когда материнское сердце сжимается, как кулак, но разжать его не может.
Мой сын, Денис, родился в любви — настоящей, жаркой, как самовар зимой. Мы с его отцом отдали ему всё: годы, силы, мечты. Воспитывали честным, светлым, открытым. Ждали лишь одного — чтобы вырос, встретил хорошую девушку, построил семью. Обычное счастье, простое, как чёрный хлеб.
Но судьба распорядилась иначе.
Три года назад, когда Денису едва стукнуло девятнадцать, он связался с женщиной, которой годился во младшие братья. Разведёнка, с ребёнком, с тяжёлым прошлым и, как потом выяснилось, с ещё более тяжёлым нравом.
До сих пор не могу без дрожи вспомнить, как узнала, что она бесплодна. Сын тогда сказал: «Мама, не жди. Никаких внуков». У меня подкосились ноги.
Я металась по квартире, ревела, умоляла мужа поговорить с Денисом. А он молча курил «Беломор», одну за одной. Потом пробурчал: «Пойдём против — потеряем». Мы сдались. Я задушила своё материнское чутьё, приняла её — ради сына.
А она оказалась хитрой, как лиса. Глаза бегают, улыбка фальшивая. Не раз ловила её на подмигиваниях посторонним, слышала шёпот в трубку, замечала странные отлучки. Но перед Денисом — лапочка, шелковая. Гладила его по голове, целовала в щёку. А он верил. Не мне — ей. Родной матери — нет, а этой — да.
И вот однажды мы с мужем собрались к друзьям в Рязань. Уже стояли на вокзале, как вдруг я осознала: забыла билеты. Рванула назад, бегом. И тут вижу — у подъезда стоит чужой «Жигулёнок».
Не стала звонить. Тихо, как тень, открыла дверь ключом. Сердце уже знало, что найду нечто ужасное.
В спальне, на нашей кровати, я увидела её. С каким-то угрюмым типом, который, как выяснилось, только вышел из зоны. Весь район вздыхал, что он снова на воле. А она привела его в дом, где жил мой сын. Я оцепенела.
Знала: если просто расскажу — Денис не поверит. Пришлось обмануть. Позвонила ему в кафе, где он тогда подрабатывал, сказала, что стою у двери, ключ потеряла. Пусть идёт открывать. Хотела, чтобы он сам увидел, кем стала та, кого называл женой.
Он прибежал быстро. Открыл дверь, шагнул внутрь — и… всё. Ни крика, ни ругани. Только сел на пол, как мешок, и заплакал. Как тот малыш, которого я когда-то качала на руках. Шептал одно: «За что?..»
С той минуты он — не он. Бледный, пустой. Не улыбается, не говорит. Ходит, будто сквозь толщу льда. А она всё ещё живёт с ним. Так же красится, так же врёт, так же делает вид, будто ничего не случилось. А он — будто медленно гаснет.
Иногда думаю: может, зря показала ему правду? Может, лучше бы жил в слепоте? Но потом вспоминаю: он не заслуживает лжи. Никто не заслуживает. Пусть болит, но честно. Пусть страшно, но правдиво. Ибо быть обманутым и не знать — хуже в сто раз.
Теперь хочу лишь одного — чтобы мой сын снова стал живым. Чтобы сумел отпустить. Чтобы нашёл ту, что не предаст. Ведь он — добрый, чистый, достойный. А я растила его не для того, чтобы смотреть, как бессовестная тварь топчет его душу.
