«Стой… что это?»
Я замерла на полоогине к вокзалу, когда едва слышный звук прорвал тишину. Колючий февральский ветер рвал полы моего пальто, щипал щёки и нёс с собой тихий, но настойчивый плач — будто теряющийся в вое метели.
Звук шёл со стороны путей. Я повернулась к старой будке путевого обходчика — едва видной среди заснеженного пейзажа. У самых рельсов лежал тёмный свёрток.
Осторожно подошла ближе. Грязное, потертое одеяло прикрывало крошечное тельце. Из-под него выглядывала маленькая ручка — покрасневшая от холода.
«Господи…» — вырвалось у меня, сердце колотилось.
Я опустилась на колени и подхватила её. Малышку. Девочку. Лет одного, может, меньше. Губки синели. Плач был слабый, будто ей уже не хватало сил бояться.
Прижав к груди, раскрыла пальто, чтобы согреть, и побежала — бежала что есть мочи в сторону деревни. К нашей единственной фельдшерице, Марии Семёновне.
«Зина, что за чёрт…?» — Мария взглянула на свёрток у меня в руках и ахнула.
«Нашла у путей. Замёрзла совсем».
Она бережно взяла ребёнка, осмотрела. «Холодная… но жива. Слава Богу».
«Надо вызвать милицию», — добавила она, потянувшись к телефону.
Я остановила её. «Они отправят её в детдом. Она не доедет».
Мария заколебалась, потом открыла шкаф. «Вот. Осталась смесь с прошлого визита внучки. Пока хватит. Но, Зина… что ты задумала?»
Я взглянула на личико, прижатое к моему свитеру. Дыхание малышки согревало кожу. Она перестала плакать.
«Я её выращу», — тихо сказала я. «Другого выбора нет».
Шёпотки начались почти сразу.
«Тридцать пять, замуж не вышла, одна живёт — и вдруг подбирает брошенных детей?»
Пусть болтают. Мне всегда было плевать на сплетни. С помощью друзей из сельсовета оформила документы. Родни не нашли. Никто ребёнка не искал.
Я назвала её Алисой.
Первый год был самым тяжёлым. Бессонные ночи. Температуры. Зубы. Качала, убаюкивала, напевала колыбельные, которые едва помнила из детства.
«Ма!» — сказала она как-то утром в десять месяцев, тяня ко мне ручки.
Слёзы покатились по щекам. После стольких лет одиночества — только я и мой тихий домик — я стала чьей-то матерью.
В два года она была ураганом. Гонялась за котом. Тянула занавески. Всё ей было интересно. В три знала все буквы. В четыре уже сочиняла истории.
«Одарённая», — качала головой соседка Галина. «Не знаю, как ты справляешься».
«Это не я, — улыбалась я. — Она просто создана блистать».
В пять лет я стала возить её в садик в соседнем посёлке. Воспитатели ахали.
«Читает лучше семилетних», — говорили мне.
В школе она носила длинные каштановые косы с лентами. Я заплетала их идеально каждое утро. Не пропускала ни одного собрания. Учителя её хвалили без конца.
«Марья Ильинична, — сказал однажды педагог, — Алиса — это мечта любого учителя. Ей светит большое будущее».
Грудь распирало от гордости. Моя дочь.
Она выросла в изящную, красивую девушку. Высокая, с прямой осанкой, светлыми глазами, полными решимости. Побеждала в словесных дуэлях, олимпиадах, даже на областных конкурсах. Всё село знало её имя.
А потом, в десятом классе, она пришла домой и заявила:
«Мама, я хочу быть врачом».
Я моргнула. «Это прекрасно, родная. Но как мы оплатим университет? Город? Аренду?»
«Я получу стипендию, — глаза её горели. — Всё устрою. Обещаю».
И устроила.
Когда пришло письмо о зачислении в медуниверситет, я рыдала два дня. От радости и страха. Она впервые уезжала от меня.
«Не плачь, мам, — она сжала мою руку на вокзале. — Буду приезжать каждые выходные».
Конечно, не приезжала. Город поглотил её. Лекции, практика, экзамены. Сначала раз в месяц. Потом раз в два-три. Но звонила каждый вечер без пропусков.
«Мам! Сдала анатомию на отлично!»
«Мам! Мы сегодня приняли роды на практике!»
Я улыбалась, слушая её истории.
На третьем курсе она позвонила с новым блеском в голосе.
«Я встретила одного парня», — сказала она смущённо.
Его звали Андрей. Тоже студент-медик. На Рождество привёз её домой — высокий, вежливый, с добрыми глазами и спокойным голосом. Поблагодарил за ужин и без напоминаний помог убрать со стола.
«Хороший попался», — шепнула я Алисе за мытьём посуды.
«Правда? — она сияла. — И не волнуйся, учёба на первом месте».
После выпуска она пошла в ординатуру. Педиатрию, конечно.
«Ты однажды спасла меня, — сказала она. — Теперь я хочу спасать других детей».
Она приезжала реже. Я понимала. У неё была своя жизнь. Но хранила каждую её фотографию. Каждый рассказ о маленьких пациентах.
А потом в один четверг вечером раздался звонок.
«Мам… можно я завтра приеду? — голос её был тихим. Взволнованным. — Мне нужно поговорить».
Сердце ёкнуло. «Конечно, солнышко. Всё в порядке?»
На следующий день она приехала одна. Без улыбки. Без привычного блеска в глазах.
«Что случилось?» — обняла её.
Она села, сцепила руки. «Ко мне в больницу пришли двое. Мужчина и женщина. Они… спрашивали обо мне».
Я нахмурилась. «В каком смысле?»
«Они сказали, что мои дядя и тётя. Что их племянница пропала 25 лет назад».
Мир будто накренился. «И?»
«У них были фото. Тесты ДНК. Всё совпало. Это правда».
Тишина повисла в комнате.
«Они тебя бросили, — прошептала я. — Оставили умирать в снегу».
«Они говорят, что не они. Что мои родители бежали от насилия. Что потеряли меня на вокзале. Что искали годами».
Дыхание перехватило. «А«Малышка, — я обняла её и крепко прижала к себе, — но какой бы ни была правда, ты всегда будешь моей дочерью».
