14 октября, вечер.
Я всё ещё сидела за столом в маленьком ресторанчике у Троекуровского сквера, когда подруга призналась, что больше не может жить во лжи.
Ты с ума сошла? Сколько это стоит? Алёна едва не уронила меню, увидев цены на десерты.
Василиса лишь пожала плечами, поправила шарфик на шее и улыбнулась тем же спокойным выражением, которым обычно встречала неожиданных гостей, когда в доме царил беспорядок.
Да брось, Алёна. Раз в год можно себе позволить маленькую радость, её голос дрожал, хотя она старалась выглядеть беззаботно. Официант! Два тирамису и два американо, пожалуйста.
Молодой официант с зачёсанными назад волосами кивнул и исчез, словно тень. Алёна наблюдала за ним с лёгким недоумением, затем снова обратилась к подруге.
Василиса, ты ведь на пенсии. Откуда такие деньги? Мы могли бы просто посидеть в обычной кофейне, сказала она, оглядывая мраморный зал, хрустальные подсвечники и безупречно белые скатерти. Даже воздух здесь пах особым ароматом дорогих духов и свежих цветов в высоких вазах.
Потому что мне это нужно. Понимаешь? Именно здесь, именно сейчас, Василиса сжала салфетку, пока её пальцы не побелели от напряжения.
Она всегда заботилась о своих руках: крем, перчатки зимой, маникюр нежно-розового оттенка. Теперь же пальцы дрожали, а лицо выглядело бледным.
Что случилось, Василиса Петровна? Алёна наклонилась, понижая голос. Ты больна?
Сразу в голове проскочили страшные диагнозы. Рак, диабет, проблемы с сердцем всё, что может случиться в нашем возрасте.
Не точнее, не знаю, Василиса сняла очки, протёрла их краем шарфика и надела снова. Глаза её были красные от недавних слёз. Я просто устала, Алёна. Устала всё лгать.
Кофе и пирожные принесли. Тирамису выглядело, как маленькое произведение искусства, посыпанное какао и украсенное веточкой мяты. Алёна взяла ложку, но не стала её пробовать, лишь крутя пальцами.
От чего устала? От жизни? Мы все устали. Пенсия еле хватает, цены растут, дети звонят раз в месяц, внуки появляются лишь на день рождения. Ты не одна, попыталась успокоить её подруга.
Нет, Василиса покачала головой, её волосы выглядели тускло, хотя обычно она ходила в хорошую парикмахерскую. Я устала врать. Каждый день, каждую минуту врать детям, тебе, соседям и себе самой.
Ложка была отложена, а сердце Алёны сжалось, будто сжалось под ребрами.
О чём ты говоришь? спросила она, глядя в глаза подруге.
Василиса откинулась на спинку стула, закрыла глаза. На её ресничках, покрытых тушью, дрожали капли слёз. Даже в свои шестьдесят восемь лет она сохраняла изящество, которое Алёна завидовала.
Геннадий уже нет, прошептала она и открыла глаза. Полтора года прошло.
Тирамису вдруг показалось Алёне слишком сладким, хотя она его и не попробовала. В горле пересохло.
Как так? На прошлой неделе ты говорила, что он собирается на рыбалку с Петровичем.
Умер от инфаркта. На даче, пока копал грядки. Я нашла его вечером, он лежал лицом в землю, лопата ещё в руке, голос её был ровен, будто рассказывала о чужом человеке.
Мурашки пробежали по спине Алёны, слова застряли в горле.
Я вызвала скорую, продолжала Василиса, руки дрожали сильнее. Прибыли, констатировали. Потом морг, похороны. Похоронила его на Троекуровском, рядом с родителями.
Почему никому не сказала? Мы видимся каждую неделю! воскликнула Алёна. Я бы помогла.
Не знаю, Василиса взяла ложку, попыталась откусить тирамису, но положила её обратно. Сначала собиралась рассказать, но позвонила Светлана из Петербурга и спросила, как папа. Я сказала, что всё в порядке, что он в гараже чинится. А сама стояла у окна, смотрела на кладбище, которое видно с балкона, и начинала врать.
Господи, Василиса
Сначала легче, ухмыльнулась она, будто от нечего сказать. Врать оказалось простым делом. Главное начать. Светлана спрашивала про отца, я говорила, что он на рыбалке, что чинит машину, что играет в домино. Сергей из Москвы приезжал на мой день рождения в марте, тоже спросил о нём. Я сказала, что он заболел, не может встать. Сергей даже не стал навязываться, боялся заразиться.
Алёна слушала, не веря. Геннадий Иваныч, её друг со школьных лет, был для неё почти братом. Друзья встречались, вместе отмечали праздники. А теперь его нет, и она даже не знала, как это случилось.
Почему Мишке не сказала? спросила Алёна, голос дрожал. Он тоже друг.
Потому что Миша сразу позвонил бы Сергею или Светлане. Всё бы рассыпалось.
Зачем всё это? Алёна схватила подругу за холодную, почти ледяную руку. Ты с ума сошла?
Возможно, Василиса отдернула руку, спрятав её под стол. Когда я его похоронила, в квартире стало вдруг так тихо. Поставила тапочки у порога, куртку на вешалку, села на диван и ощутила страшный холод, не от смерти, а от того, что дальше делать.
Она вспоминала, как они знакомились, будучи студентками. В те времена Василиса встречалась с высоким красавцем, а потом бросила его, плача. Через месяц встретила Геннадия на танцах в профсоюзном клубе. Он был невысокий, в очках, но добрый. Она не планировала с ним жениться, но он дарил цветы, стихи, и она невольно влюбилась.
Мы прожили вместе сорок шесть лет, её голос дрожал от слёз, которые она с трудом сдерживала. Я без него не умею. Утром ставлю чайник на две кружки, а потом вспоминаю, что один из них пустой. Смотрю телевизор, пытаюсь чтото сказать, а вокруг тишина. Ночью просыпаюсь, тянусь к пустой кровати.
Валечка, родная
Не надо, отряхнула она слезу, растёрла тушью по щеке. Не жалей меня. Я сама виновата. Надо было сказать сразу, но я испугалась. Пока я вру, он вроде живёт гдето в гараже, на рыбалке, с друзьями. Признав правду, всё кончится.
Алёна встала, прошлась вокруг стола и обняла подругу. Василиса сидела, слегка подёргивая плечи. Официант гдето рядом переставал с ноги на ногу, не решая, вмешиваться ли.
Я позвала тебя сюда специально, достала из сумочки платок и протёрла глаза. Хочу сказать всё в приличном месте, чтобы ты не ругалась, а только слушала. Геннадий любил красоту, помнишь? Он говорил, что жизнь тяжёлая, но её надо украшать.
Помню, Алёна вытерла собственные слёзы рукавом. Он каждый пятничный день дарил тебе цветы.
Сейчас сама себе покупаю их, кивнула Василиса. Хожу в цветочный магазин у метро, беру хризантемы, ставлю в вазу и говорю вслух спасибо. Соседка снизу, наверное, думает, что я сошла с ума.
Тишина заполнила зал, кофе остыл, тирамису разбухло. За окном опускались сумерки, зажигались фонари, люди спешили, ктото смеялся, ктото говорил по телефону. Жизнь шла своим ходом, а в этом уголке рушился чейто маленький мир.
Что теперь будешь делать? спросила Алёна.
Не знаю. Хотела посоветоваться. Дети боятся звонков, представь, как они отреагируют? Светлана обидится на всю жизнь. Она так любила отца, а я полтора года обманывала её.
Обидится, согласилась Алёна. Но потом простит. Дети умеют прощать.
А ты? Ты простишь?
Я задумалась. Мы были подругами с юности, всё делились, но обо всем ли? Я ведь тоже скрывала правду о Мише, когда он иногда приходил, пьяный, и о синяке от двери. Каждый живёт в своей лжи, лишь бы она была маленькой.
Прости, сказала я. Уже простила. Жаль, что ты одна со всем этим сидела. Нужно было позвонить, я бы пришла.
Знаю, но не могла. Как только брала трубку, слова терялись. Легче было придумать очередную историю о Геннадии, чем сказать правду.
Василиса наконец взяла кофе, отпила и морщинилась.
Холодный уже.
Закажем ещё?
Нет, хватит. Пора домой, нужно принимать таблетки от давления.
Она достала кошелёк, а я попыталась заплатить, но она отмахнулась.
Я пригласила, я и плачу. Геннадий оставил небольшую страховку, хватает. На неё, кивнула она, указывая на недоеденный десерт, и на цветы по пятницам.
Мы вышли на улицу. Октябрьский ветер щипал волосы, проскользнул под пальто. Василиса поёжилась, запахнула пальто.
Спасибо, что выслушала, сказала она. Теперь хотя бы одному человеку я сказала правду. Может, будет легче.
Будет, пообещала я, хотя сама не была уверена. А детям когда скажешь?
Скоро. На выходных приедет Сергей, тогда всё объясню. Позвоню и Светлане, пусть тоже приедет, будет легче.
Хочешь, я приду с тобой?
Василиса покачала головой.
Не надо. Мне нужно сама разобраться. Ты просто будь рядом, когда они уйдут, а я снова останусь одна. Приходи, выпьем чай, помолчим вместе. Главное не быть одной.
Я обняла её крепко, как в молодости, когда мир казался добрым, а беды мелкими.
Я приду, клялась я. Обязательно. Приведу Мишу, пусть тоже попрощается с Геннадей у могилы.
Хорошо, ответила она, вытерла глаза. Пойду, а то совсем раскисла.
Она пошла к остановке, хрупкая фигурка в сером пальто. Я стояла, глядя, как лёгкая хрупкость человеческой жизни может оборваться в любой момент.
Через несколько дней Василиса позвонила. Голос её был хриплым, уставшим.
Сказала, коротко бросила она.
Как они?
Светлана плакала три часа подряд, Сергей молчал, лишь стучал кулаками по столу, потом спросил, зачем я это сделала. Я объяснила, как могла. Не знаю, понял ли.
Поймут. Время лечит.
Надеюсь. Сейчас они на кладбище, я отказалась идти, не могу смотреть каждый день с балкона. Приедешь?
Иду.
Я приехала через полчаса. Дверь открылась: бледная, с красными глазами, но словно от тяжести с плеч снялась.
Заходи, я чай поставила, сказала она.
Мы сидели на кухне, пили чай с баранками. Василиса рассказала, как Сергей кричал, что она сошла с ума, а Светлана обещала приехать в следующем месяце и остаться пожить. Потом они все обнялись и плакали, каждый о своём.
Ну, мне стало легче, призналась она, откусывая баранку. Не надо больше придумывать, где Геннадий, что он делает. Он умер, и это ужасно, я скучаю, сердце разрывается. Но правда уже в воздухе.
Жить во лжи тяжко, кивнула я. Я тоже тебе не всё рассказывала, про Мишу, например.
Знаю, тихо сказала она. Видела синяки, слышала твои оправдания.
Почему молчала?
Потому что каждый выбирает, что скрывать, а что говорить. Ты молчала про Мишу, я про Геннадия. Теперь обе сказали.
Миша уже полгода не пьёт, призналась я. Закодировался, стал добрее. На днях принес букет просто так.
Видишь, люди меняются.
Мы допили чай, я попрощалась, обняв её.
Спасибо, что не осудила, что была рядом, прошептала она.
Не за что. Мы же подруги, ответила я.
Она стояла у окна, смотрела на далёкое кладбище и шептала:
Прости меня, Геннадий. Я старалась изо всех сил, но всё так, как всегда. Теперь всё. Я буду жить понастоящему, без вранья. Обещаю.
Эти слова, произнесённые себе и ушедшему мужу, согревали её сердце лучше любого огня.
