— Люба, у меня нерадостные вести, — Николай опустил вилку на тарелку, избегая встретиться взглядом. — С матушкой совсем плохо. Восемьдесят лет — не шутки. Сама уже не справляется. Нужен присмотр постоянный.
— Так я и боялась… — Любовь провела ладонью по фартуку, смахнув крошки. — А с Петром говорил? Наверное, придётся искать сиделку. Вдвоём нам не потянуть.
— Говорил. Решили: сиделка — дорого. Да и чужого человека в дом пускать страшно. Лучше, если родные за ней присмотрят.
— «Решили»? — Люба нахмурилась. — Вы с братом уже всё обсудили без меня?
— Да. Сошлись во мнении: ты — самый подходящий вариант. Мать тебя знает, доверяет. Чужую не примет. Да и ты дома, можешь уволиться, быть рядом с ней.
В груди у Любови всё сжалось. Она работала бухгалтером, до пенсии — рукой подать. Бросить всё? Потерять стаж, пенсию?
— Коля, дай мне подумать. Я не железная. Сама здоровьем не блещу. Да и… вы с Петром даже не спросили меня. Просто приказали.
— Любка, ну ты же знаешь, мать квартиру нам оставила. Всю жизнь для нас старалась, теперь наша очередь отплатить. Мы с Петром поможем, не одна будешь.
Она знала — «помощь» ограничится парой визитов в месяц. А вся тяжесть ляжет на её плечи. Но спорить не стала. Взяла на работе отпуск — месяц, «по семейным обстоятельствам». И чётко оговорила:
— Только месяц. Потом — новое решение. Навечно я не согласна.
— Ладно. А пока перевезём мать к нам — так проще. Не метаться же между домами.
На следующее утро Анна Степановна, мать Николая, переступила порог их двушки в Балашихе. Похудевшая, еле передвигающая ноги. Привезли кресло-каталку, застелили диван, разложили лекарства, принесли тазы, подушки, одеяла. В воздухе повис запах лекарств и немощи.
Николай сразу начал раздавать указания:
— Подвинь ей подушку под бок. Суп остыл — подогрей. И смотри, чтобы все таблетки пила — теперь это твоя забота!
Люба молча выполняла. Но годы брали своё — спина ныла, давление прыгало, суставы скрипели. А свекровь, словно назло, начала капризничать: то компот прольёт, то таблетки «забудет», то на шум жалуется.
Через пару дней нагрянул Пётр с женой — Зоей. Не снимая пальто, они обошли квартиру, как смотрители музея. Комментировали вслух: «Здесь маме душно», «Тут сквозняк». Люба стояла в сторонке, будто невидимка.
— Мам, как тебе тут? Тебя Люба не тиранит? — спросил Пётр.
— Сыночек, да кому я нужна, старуха? — заныла Анна Степановна. — Смотрит на меня, как на помеху. Ни пирожков, ни заботы. Всё через силу…
Люба не сдержалась.
— Пирожки завтра будут. Сегодня щи да котлеты. Зачем столько еды сразу?
— Люба, — вмешалась Зоя, — как можно не готовить каждый день? Это же пожилой человек! Кормить надо, как дитя. Или тебе тяжело?
— Зоя, я готовлю, стираю, убираю… Попробуй сама — тогда поговорим. Когда твоя очередь придёт — делай, как знаешь.
— А у меня работа! Я не могу. Да и… не умею! — сразу засуетилась Зоя, вся её важность куда-то испарилась.
Ушли они так же, как и пришли — ни копейки на помощь не предложив.
А Николай, несмотря на обещания, всё дальше отстранялся:
— Любка, ну ты же женщина. Справишься. Я на работе, устаю. Да и традиция такая — невестки за свекровями ходят. Никто не жаловался.
Люба молчала. Считала дни до возвращения на работу.
Через три недели Николай объявил «новость»:
— Мы с Петром всё обсудили. Мать оформит на тебя завещание на квартиру. А ты увольняешься и ухаживаешь за ней. По-честному.
— Что?! — Люба побелела. — Ты серьёзно думаешь, что я променяю свою жизнь на её жилплощадь? Мне не нужны квадратные метры ценой здоровья! Мне не нужны годы каторги за наследство!
— Подумай о сыне! Квартиру продадим, деньги поделим, и Ване что-то достанется.
— Через десять лет? Или двадцать? А я? Я должна исчезнуть?
Николай молчал. Вид — обиженный.
— Мне наплевать на квартиру, Коля. Я хочу жить. Работать, пить кофе с утра, книги читать, а не тазики носить. У тебя есть брат — пусть хоть раз возьмёт на себя заботу. Или наймите сиделку!
— Деньги! Вечно деньги! А твоя зарплата — гроши. Дома выгоднее!
— Нет! Моё решение окончательное! — Люба глянула мужу в глаза. — Делайте что хотите. Но за Анной Степановной больше ухаживать не буду.
Через неделю Люба собрала вещи. Без криков, без сцен. Сняла угол в коммуналке. Сын — Ваня — поддержал: обещал помогать, навещать.
Николай быстро сообразил: за матерью уход нужен. Сиделку нашли быстро. Опытную, с документами.
А Люба впервые за много лет почувствовала себя свободной. Не виноватой. Не обязанной. Просто женщиной. Которая наконец выбрала себя.
