«Ни за что не отдам мать в казённый приют!» — тётя Людмила с напускной праведностью забрала бабушку Антонину к себе, а спустя три месяца мы узнали, что та упокоилась в частном пансионате.
Тот день врезался в память навсегда. Тётя Людмила Сергеевна, мамина сестра, устроила настоящий спектакль, забирая бабушку из нашего дома в Твери. Слёзы лились рекой, голос дрожал от пафоса, будто она играла роль святой великомученицы в провинциальном театре. Каждое её слово, словно нож, вонзалось в сердце:
— Позор вам! Свою родную мать — в казённые стены? У меня душа не каменная, в отличие от вашей! — кричала она так, что, казалось, слышно было даже в соседнем Рязани.
Её монологи напоминали цитаты из советских фильмов о «крепкой семье», но за пафосом сквозила злоба. Мы же в её глазах стали извергами, бросившими старушку на произвол судьбы. Хотя правда крылась в другом: бабушке после инсульта требовался постоянный уход, а мы выбивались из сил.
Всё рухнуло в один миг. Бабушка Антонина Петровна, ещё вчера варившая нам борщ и ворчавшая на «нынешнюю молодёжь», теперь могла часами сидеть у окна, путая имена внуков. То забывала выключить газ, то заливала квартиру, оставив кран открытым. Однажды мы застали её в ванной — она пыталась «постирать» телевизорный пульт, уверенная, что это мобильник. Врачи разводили руками: «Возраст. Деменция прогрессирует».
Мы метались между работой, школой детей и ночными дежурствами у её постели. Даже нанятая сиделка не спасала — бабушка то прятала таблетки в вазоны, то обвиняла нас в краже «спрятанных миллионов времён перестройки». Когда она чуть не спалила кухню, оставив сковороду на плите, стало ясно: так дальше нельзя.
После месяцев мучений мы нашли частный пансионат под Рязанью — уютный, с садом и врачами. Но едва тётя Людмила узнала об этом, как ворвалась в дом, словно ураган:
— Вы — Иудушки! Мать, пережившую блокаду, — в чужие руки?! Да я сама её на руках носить буду! — её крик эхом разносился по пятиэтажке.
Не слушая доводов, она увезла бабушку, хлопнув дверью так, что с полки свалилась прадедова медаль «За труд». Три месяца тишины. Три месяца, когда мама плакала в подушку, а я звонила тёте — трубку не брали.
А потом соседка-сплетница проговорилась: «Вашу Антонину Петровну вчера в «Берёзки» отвезли. Людмила-то, видать, не потянула…».
Горькая ирония! Та самая тётя, клявшаяся «нести крест заботы», сдалась быстрее, чем сахар тает в кипятке. Хотелось крикнуть ей в лицо: «Где твои высокие слова про семью, а?», но её телефон молчал. Лишь через полгода она невнятно пробормотала на поминках: «Сама не справилась…». А бабушка, так и не узнавшая ни её, ни нас, тихо угасла в чужой постели под звуки телесериалов.
