Издавна я запомнил тот момент, когда моя тётя Марина, мамина сестра, с гулким пафосом забрала к себе нашу больную бабушку Ольгу. Это был целый спектакль, наполненный громкими заявлениями, обвинениями и горькими слезами. Сколько же обидных слов мы услышали тогда от неё! Тётя кричала так, что, казалось, её голос разлетелся по всей округе, будто она хотела, чтобы все соседи в нашем маленьком посёлке под Санкт-Петербургом узнали, какая она «праведная», а мы — «бесчувственные».
— Я не допущу, чтобы моя мать доживала дни в доме для престарелых! У меня есть совесть, в отличие от вас! — кидала она в лицо моей маме так, что эти воспоминания до сих пор вызывают у меня мурашки по коже.
Её слова звучали как строки из какой-нибудь книги о семейных ценностях, но за ними скрывалась только злость и осуждение. Она выдавала себя за героиню, а нас — чуть ли не за предателей. Но дело было вовсе не в совести, а в том, что бабушка действительно нуждалась в серьёзной помощи, которую мы уже не могли ей предоставить.
Началось всё после того, как у бабушки случился инсульт. Её здоровье рухнуло, как карточный домик: память стала подводить, она могла заблудиться в комнате, иногда плакала без причины, а её поведение стало загадкой. Порой с этим можно было справиться, но такие случаи становились всё более частыми и опасными. Однажды, вернувшись домой, мы увидели ужасающее зрелище: все лампы в доме горели, воды текли из кранов, а газовая плита была включена. Бабушка сидела в углу, бормоча что-то, не осознавая, что чуть не устроила пожар. К счастью, мы успели вовремя, иначе трагедии было бы не избежать.
После очередного визита к врачу нам сообщили ужасную правду: бабушкино состояние будет только ухудшаться. Лекарства могли немного замедлить это, но надежды на чудо уже не было. Мы поняли, что она уже не может заботиться о себе, а мы не в силах быть рядом постоянно. Работа, дети, повседневные дела — всё это сковывало нас, и сердце разрывалось от бессилия.
После долгих обсуждений и слёз мы решили искать подходящий дом для стариков, где о бабушке могли бы позаботиться профессионалы, чтобы ей было комфортно и безопасно. Мы не собирались её бросать — мы хотели обеспечить ей лучшее, что могли предложить в этой ситуации. Но когда об этом узнала тётя Марина, живущая в соседнем Великом Новгороде, она примчалась к нам, словно буря, готовая всё разнести на своём пути.
— Как вы можете даже помыслить о том, чтобы сдать родную мать в приют? У неё есть дети, а вы хотите отделаться от неё, как от старой мебели! — кричала она, сверкая глазами.
Её слова резали, как ножи. А потом она, не дослушав наши объяснения, просто забрала бабушку к себе, так хлопнув дверью, что стёкла задрожали. Мы остались в тишине, ошеломлённые её гневом и собственной растерянностью.
Прошло три месяца. Три долгих месяца тревог за бабушку. И вдруг до нас дошла новость, перевернувшая всё с ног на голову: тётя Марина сдала бабушку в уютный дом для пожилых. Да, та самая женщина, клявшаяся своей совестью и обвинявшая нас в бесчеловечности, сама не справилась. Выяснилось, что забота о больной старичке — это не громкие слова, а тяжёлый труд, к которому она не была готова.
Ирония судьбы обжигала меня, как раскалённое железо. Хотелось набрать её номер и воскликнуть в трубку: «Где же теперь твоя хвалёная совесть, тётя Марина? Где твои обещания?» Но она не отвечала на звонки. Видимо, она осознала, что перегнула палку, и её гордыня сыграла с ней злую шутку. Однако извиняться или признавать свою ошибку у неё не хватило духу. Мы остались с этим горьким чувством лицемерия, а бабушка — в чужих стенах, вдали от всей семьи.
