Татьяна Ивановна сидела в своей хрущёвке в Екатеринбурге, уставившись в потрёпанный телевизор “Рекорд”, который хоть и трещал на весь дом, но не мог заглушить гулкую тишину. Её пальцы, изогнутые годами, судорожно сжимали мобильник “Байкал” — ни одного нового сообщения. Только что она звонила сыну Дмитрию и дочке Алисе, умоляюще повторяя: “Детки, возьмите меня к себе, одной тяжеловато”. Но их ответы, хоть и вежливые, резали как тупой нож: “Мам, у нас однокомнатная”, “Мамуль, сейчас не самый удачный момент”. Отложив телефон, Татьяна Ивановна всхлипнула — одиночество обнимало её ледяными лапами. В 67 жизнь казалась бессмысленной.
Всё своё время она отдала детям. После того как муж Валерий скоропостижно скончался от инфаркта (дети тогда были в пятом и третьем классе), она вкалывала на швейной фабрике, ночами строча на “Подольске”, чтобы у Димы были новые кроссовки, а Алиса — в кружевных платьях. Сама же ходила в одном пальто десять зим, мечтая разве что о поездке в санаторий “Урал”. Димка стал адвокатом, Алиска — стоматологом, и мать гордилась ими, будто это её личные достижения. Но теперь, когда спина гнулась, а давление скакало, оказалось, что героиня-мать никому не интересна.
Татьяна Ивановна не требовала дворцов. Справлялась как могла: варила гречку на три дня, таскала авоськи из “Пятёрочки” (коленки хрустели, как снег в мороз), вытирала пыль, хоть руки уже дрожали. Но жить становилось страшно. Лестница до пятого этажа превращалась в Эверест, пакет с картошкой — в гирю, а ночи — в бесконечный сериал “Ожидание инфаркта”. Она мечтала просто сидеть на кухне у детей, нянчить внуков, слышать родные голоса. Но её мольбы разбивались о “невозможности” — и каждый отказ казался приговором.
Дмитрий ютился в Челябинске с женой-инстаграмщицей и ребёнком. На звонки матери бурчал: “Мам, у нас тут ипотека, ребёнок орет, тебе будет некомфортно”. В его голосе она слышала раздражение человека, которого отвлекли от просмотра футбола. Дочка Алиса из Тюмени причитала слащаво: “Мамулечка, мы подумаем, но ты же знаешь, я на двух работах”. Татьяна Ивановна представляла, как они обсуждают её за чаем: “Опять мать со своими причудами”, — и сердце сжималось. Ей бы угол на раскладушке — но и это было роскошью.
После особенно жёсткого разговора Татьяна Ивановна написала в Вотсап: “Люблю вас. Но если я обуза — скажите честно”. Ответа не было. Тишина звенела громче, чем соседский перфоратор в выходной. Она смотрела на фотки в рамках — там они, счастливые, на море в Сочи, куда она копила полгода, — и недоумевала: где же ошиблась? Почему её жертвы обернулись пустотой?
Соседи не забывали. Баба Катя с третьего этажа таскала ей пироги с капустой, а студент Артём снизу иногда помогал занести сумки. Но их участие лишь подчёркивало: чужие люди проявляют больше тепла, чем родная кровь. Татьяна Ивановна записалась в клуб “Активное долголетие” — пела частушки, мастерила поделки из макарон. Там она смеялась, но дома снова ждала только телевизор. Внуки Ваня и Софья росли без бабушкиных пирогов, и это жгло сильнее, чем несварение от магазинных пельменей.
Теперь она пытается не сдаваться. Осваивает “Одноклассники” — вдруг внуки напишут. Разводит герань на подоконнике — хоть какое-то живое существо. Но по ночам, когда суставы ноют, а за стеной смеются молодые соседи, она плачет в подушку: “За что?” Ей всё ещё мерещится, что вот-вот раздастся звонок: “Мама, собирай чемодан!” Но дни идут, а телефон молчит. Татьяна Ивановна учится жить для себя — впервые за 67 лет. Хотя мечтает просто об одном: чтобы в её похоронах участвовали не только соседи.
