Я осиротела в шесть лет, когда мама рожала моего младшего брата.
Помню этот день. У нас уже было две девочки, а мама ждала третью. Помню её крики, соседок, которые сбежались, плакали… Потом голос мамы замолк.
Почему не вызвали врачей? Почему не повезли в больницу? До сих пор не понимаю. Деревня была далеко? Дороги размыло? Не знаю, но причина наверняка была. Мама умерла в родах, оставив нас одних с крошечной новорождённой Оленькой.
Отец, потерянный без неё, не имел здесь, на Севере, родни все были на Юге. Некому было помочь с нами. Соседки шептали: «Женись поскорее». Не прошло и недели после похорон, как он уже был помолвлен.
Советовали ему учительницу говорили, добрая. Отец послушался. Сделал предложение, и она согласилась. Может, он ей понравился? Молодой, видный. Высокий, статный, с тёмными, почти цыганскими глазами. Таких замечают.
Как бы то ни было, вечером он привёл невесту знакомиться.
Вот вам новая мама!
В груди защемило детское сердце не принимало этой подмены. В доме ещё пахло мамой. Мы ходили в платьях, которые она сшила и выстирала своими руками, а он уже подсовывал нам чужую. Сейчас я его понимаю, но тогда возненавидела и его, и её. Не знаю, что эта женщина нашептала ему про нас, но вошла под руку, будто своя.
Оба подвыпившие, и она говорит:
Назовите меня мамой и останусь.
Я, глядя на младшую сестру, твёрдо сказала:
Ты не наша мама. Наша мама умерла. Не зови её!
Сестрёнка заплакала, а я, как старшая, добавила:
Нет, не будем! Ты чужая!
Ну и наглые же вы! Ладно, тогда не останусь.
Учительница хлопнула дверью, отец метнулся за ней… но на пороге замер. Постоял, опустив голову, потом вернулся, обнял нас и зарыдал. Мы плакали вместе с ним. Даже Оленька в своих пелёнках хныкала. Мы по маме, он по любимой жене, но в наших слезах было больше боли. Сиротские слёзы везде одинаковы, тоска по матери на всех языках одна. Больше я отца плачущим не видела.
Он пробыл с нами ещё две недели. Работал на лесозаготовках, бригаду ждал выезд в тайгу. Выбора не было в деревне другой работы не находилось. Договорился с соседкой, оставил денег на еду, Оленьку определили к другой. А сам ушёл в лес.
Так мы остались одни. Соседка приходила, варила кашу, топил печь и уходила. У неё свои заботы. А мы целыми днями в пустом доме: холод, голод, страх.
Деревня искала нам помощь. Нужна была женщина, которая спасёт семью. Не абы кто, а такая, чтобы чужих детей, как своих, приняла. Где такую найти?
В разговорах всплыло: есть дальняя родственница одной из старушек, молодая ещё, брошенная мужем детей не могла иметь. То ли рожала, но те умирали, то ли вовсе не дал Бог, точно никто не знал. Раздобыли адрес, написали письмо, и через тётку Матрёну к нам вызвали Зину.
Отец ещё в тайге был, когда Зина пришла ранним утром. Вошла так тихо, что мы не услышали. Проснулась от шагов в избе. Кто-то ходил, как мама раньше, звенел посудой на кухне… А этот запах? Блинчики!
Тихонько подглядели в щёлку. Зина спокойно хлопотала: мыла пол, протирала стол. Потом услышала, что мы проснулись.
Идите, беляночки, покушаем!
Мне стало смешно «беляночки». Мы и правда были светленькие, голубоглазые, в маму.
Осмелели, вышли.
Садитесь за стол!
Уговаривать не пришлось. Съели блинчики и сердце оттаяло.
Зовите тётя Зина.
Потом она нас выкупала, постирала одежду… и ушла. На следующий день ждали вернулась! Изба преобразилась в её руках. Чистота, порядок как при маме. Три недели прошло, отец в тайге. Тётя Зина опекала нас строго, но без лишних нежностей словно боялась, чтобы мы не привязались. Особенно Верка к ней льнула ей всего три года было. Я держалась осторожнее. Зина редко улыбалась. Мама же была весёлая, пела, любила плясать, отца «Степанычем» дразнила.
Когда отец вернётся, может, меня не примет. Какой он? спросила однажды.
Я, растерявшись, так его расхвалила, что чуть всё не испортила:
Он хороший! Спокойный! Выпьет сразу спать!
Зина нахмурилась:
Много пьёт?
Да! брякнула Верка, но я её толкнула:
Только по праздникам.
В тот вечер Зина ушла задумчивая, а отец вернулся ночью. Осмотрел дом, удивился:
Думал, пропадёте, а вы тут, как сыр в масле.
Рассказали про Зину. Он заду
