Мама, наверное, ты до сих пор сидишь на кухне, листая пожелтевшие открытки, где все поздравляют с моим появлением. Где улыбаются лица, многие из которых уже покинули этот мир. Ты хранишь мои распашонки, первый выпавший зуб, локон белокурых волос — словно пытаешься удержать то время, когда я помещался у тебя на руках. Но ни один альбом не вернёт прошлое. И всё же ты бережёшь эти крохи — как святыню. Потому что я твой сын.
Мне уже за тридцать. У меня есть жена, ипотека, должность в офисе и груз ответственности, который не сбросишь с плеч. Но знаешь, мама? Я всё тот же Сашенька. Мальчишка с ободранными коленками, двойкой по алгебре, с комом в горле от несправедливости. Ты тогда не требовала объяснений — просто гладила по голове. И я верил: завтра, может, и влетит за проказы, но сегодня меня любят. Просто так.
Хочу, чтобы ты знала — внутри я не изменился. Теперь лишь ношу пиджак, плачу за коммуналку и забываю звонить. Не от равнодушия. Стыдно признаться, что устал, что не справляюсь, что не идеален. Но в трудную минуту я снова вижу нашу хрущёвку, где пахнет ватрушками, а ты говоришь: «Главное — вернулся, остальное наладим».
Помнишь, как в пятом классе достала из шифонера клетчатое пальто «на вырост»? Я ревел, уверенный, что выгляжу как клоун. Сейчас у меня точно такое же — только от Bosco, купленное за полмиллиона рублей. Но когда надеваю его, чувствую себя тем самым мальчишкой. Твоим.
Наше детство — не просто страницы из прошлого. Это фундамент. То, что делает меня тем, кто я есть. А ты — единственная, кто шёл рядом. Ты помнишь, как я бредил корью, боялся спать без света, рыдал в кладовке, когда умер Барсик. Ты прожила со мной каждую секунду. Поэтому я навсегда твой.
Иногда выгораю, мам… Мир требует быть железным. Зарабатывать, достигать, не отставать. Расслабишься — конкуренты сожрут, коллеги подсидят, семья разочаруется. Дома тоже нельзя дать слабину: надо быть опорой, защитником, героем. И лишь в одном месте мне разрешено быть просто человеком. У тебя.
Ты не читаешь нотаций, не спрашиваешь: «Когда уже научишься жить?» Ставишь чайник, гладишь по спине и говоришь: «Давай посидим…» Здесь мне не нужно притворяться. Здесь я могу снять маску. И это значит — я всё ещё твой мальчик.
В жизни так мало постоянства, мама. Друзья предают, проекты рушатся, дети отдаляются. Но ты — как береза у родника. Незыблемая. Твоя любовь пережила мои бунты, хлопанье дверью, месяцы молчания. Она не требует взносов и расписок. Она просто живёт — тихо, как рассвет за окном.
Я женился на Лене. Сначала ты морщилась: «Что ты в ней нашёл?» А она… она как ты. Хранит первые зубы дочки, записывает её смешные фразы в блокнот, обнимает, когда я прихожу мрачный. Смотрит на наших детей так же, как ты смотрела на меня: не идеальными, но родными. Безусловно.
Глядя на неё, я меньше боюсь будущего. Вспоминая тебя — меньше стыжусь прошлого. Потому что знаю: ты дала мне ту любовь, которую я теперь несу дальше. В этом — вся цепочка.
Спасибо, мама. За сохранённые дневники, за ночи у моей кровати, за «ничего, сынок, перетрясём». За то, что даже сейчас… я всё тот же твой ребёнок. И останусь им. Даже когда седина проберётся в виски.
