Елена сидела в гостиной за потрёпанным дубовым столом, вертя в пальцах карманные часы мужа. Потёртый серебряный корпус, треснувшее стекло, стрелки застыли на половине шестого. Это время ничего не значило. Или значило всё.
— Что ты скрывал, Сашенька? — шепнула она, вглядываясь в циферблат. — Они же сломались, а ты всё носил. Почему?
Александра не стало три месяца назад. Инфаркт — внезапный, как гром среди ясного неба. Ей тридцать два, ему только исполнилось тридцать шесть. Мечтали о детях, о даче под Звенигородом, о яблоне во дворе. Но время остановилось. Как эти часы.
Она отложила их в сторону. Разбирать вещи мужа было невыносимо: каждый свитер пах его одеколоном «Саша», каждая книга хранила закладки-напоминалки «Лен, купить хлеб». Часы оставались последней загадкой. «Это важно, солнышко» — вот и всё, что он говорил.
Елена подошла к окну. Их домик в Подмосковье утопал в золоте осени. Во дворе соседские ребятишки гоняли мяч, слышался лай дворняжки Бобика. Жизнь шла своим чередом, а для неё застыла.
— Хватит, — вслух сказала себе Елена. — Живи. Хотя бы ради него.
***
Сдаваться — не в её характере. До свадьбы она работала флористом в салоне «Аленький цветочек», собирала букеты, от которых у клиенток подрагивали ресницы. Саша шутил, что у неё «руки от Кузькиной матери» (в хорошем смысле). Сам он трудился инженером на заводе, человеком был сдержанным, но глаза смеялись всегда. Познакомились дурацки: она уронила фикус у дверей кафе «У Фёдора», он — поднял, отряхнул листья и сказал:
— Растение живучее, а вот твои нервы, похоже, пострадали.
— Это ж кашпо ручной работы! — вспыхнула Елена, но тут же рассмеялась. Его спокойствие действовало как валерьянка.
Через год сыграли свадьбу, купили дом, завели кота Ваську. Мечтали о ребёнке. Но судьба распорядилась иначе. Год назад Елена потеряла малыша на пятом месяце. Саша ночами держал её за руку, молчал, но это молчание говорило громче любых слов. А теперь и его не стало.
Часы лежали на столе, словно немой укор. Елена решительно сунула их в карман и отправилась в центр. Где-то тут должен был быть часовщик, о котором Саша как-то обмолвился.
***
Мастерская «Время идёт» ютилась в арбатском переулке. За прилавком копошился старичок с седыми бровями-метёлками.
— Починить можно? — Елена выложила часы на стеклянную витрину.
— О-о-о, редкость! — мастер (его табличка гласила «Кузьма Ильич») водрузил на нос очки-велосипед. — Немецкие, 1910-е. Ваш муж коллекционер?
— Был, — поправила Елена.
Старик что-то понял без слов. Ловко поддел отвёрткой крышку и ахнул:
— Опа! Тут сюрприз!
Внутри, под шестерёнками, лежал сложенный вчетверо листок.
— Механизм заклинило от влаги, — пояснил Кузьма Ильич, — а это… похоже, письмецо.
Елена развернула бумагу дрожащими пальцами. Сашин почерк — ровный, с характерным нажимом:
«Моему птенчику, которого я не успел обнять.
Прости, что не сберёг. Обещал маме, что мы будем счастливы, но вышло иначе. Знаешь, я мечтал посадить для тебя яблоню — как у бабушки в деревне. Она говорила: «Дерево — это живая память». Если ты это читаешь, значит, я не успел. Но мама сделает за нас. Она у меня боевая, моя Леночка. Береги её, ладно?
Твой папа, Сашка».
Слёзы капали на бумагу. Елена прижала её к губам, словно могла передать поцелуй через время. Он написал это после их потери… и спрятал. Чтобы не ранить? Или чтобы оставить ей послание?
— Ну и конспиратор, — сквозь слёзы усмехнулась она. — Ладно, яблоню так яблоню.
***
В питомнике «Родные просторы» Елена придирчиво осмотрела саженцы. Хозяйка, тёткаПродавщица Марфа Ивановна, потрёршая ладонью ствол яблоньки, вдруг спросила: “Для кого сажаешь, милая?” — и Елена, проводя пальцем по нежным листочкам, ответила просто: “Для семьи”.