Я разругалась с родной матерью из-за собаки. И ни капли не жалею.
Моя жизнь перевернулась не в тот день, когда мы с мужем забрали пса из приюта, и не тогда, когда я узнала, что наконец-то стану мамой после долгих лет лечения и слёз. Всё поменялось, когда моя родная мать, с которой у нас всегда были тёплые отношения, вдруг превратилась во врага — не моего, нет. Врага моей собаки.
Барсик появился у нас восемь лет назад. Щенок с печальными глазами, непростой судьбой, но огромной душой. Мы с Артёмом сразу к нему привязались — он стал нам как сын, особенно когда наши попытки завести ребёнка раз за разом заканчивались неудачей. Мы за ним ухаживали, водили к ветеринару, занимались с кинологом, приучали к людям. В итоге он стал идеальным псом: ласковый, умный, преданный. Мы жили себе тихой, уютной жизнью — я, муж и наш Барсик.
Когда после долгих лет лечения я увидела две полоски на тесте, мир засиял. Мы рыдали от счастья. Мама и свекровь вроде бы тоже обрадовались, но их радость быстро сменилась нравоучениями и паникой:
— Собаку немедленно убирай! Ты что, рехнулась? Шерсть везде! Аллергия! Укусит! — орала мама.
— Отдайте кому-нибудь! Это же младенец! Неужели он вам менее важен, чем пёс?! — вторила свекровь, закатывая глаза.
Мы с Артёмом пытались объяснить: Барсик — не угроза. В доме чисто, у нас робот-пылесос, всё по санстандартам. Собака — член семьи. Никто его никуда не денет. Но старшее поколение не унималось. Мама названивала по десять раз в день, всхлипывая в трубку, что я гублю нерождённого ребёнка. Свекровь терроризировала мужа. Давление нарастало, а я на шестом месяце лежала ночами, сжимая живот от тревоги.
— Скажете ещё хоть слово — и вас тут больше не будет, — спокойно заявил Артём, глядя им в глаза.
После родов они притихли. Ненадолго.
Когда я с сыном вернулась из роддома, первым делом подошла к Барсику — он скучал, сидел у двери и грустно поскуливал. Я присела, обняла его. Мама и свекровь переглянулись. А когда на следующий день у малыша появился диатез, их ярости не было предела.
— Это шерсть! Это всё собака! Ты совсем рехнулась?! — визжала мать.
— У тебя пёс на кровати рядом с младенцем! Да у тебя бабка от стыда в гробу перевернётся! — подхватила свекровь.
Я молчала. Но Артём терпеть не стал. Он выставил обеих за дверь.
Тогда начались угрозы. В лоб. Сначала — «отравим пса, пара пустяков!», потом — «пожаловаться в опеку!». Мама заявила, что подаст заявление: мол, ребёнок живёт в грязи, с собакой под одной крышей. Что меня надо лишить прав, что я «психопатка», раз ставлю животное выше младенца.
Грязь?! У меня дома чище, чем в операционной. Я мою полы дважды в день. Слежу за питанием, контролирую влажность, стираю вещи сына отдельно. Но что всё это значит, если в голове у человека — только злость?
Я твёрдо сказала матери: сделаешь хоть шаг в сторону опеки — и внука своего больше не увидишь. Никогда.
С тех пор — тишина. Иногда, конечно, грустно. Всё-таки родная мать. Но Барсик — тоже семья. Он был с нами, когда мы не могли родить. Он грел нас в самые трудные дни. Он — не угроза. Он — наша любовь.
Я не отдала и не отдам его. И если мне пришлось выбирать между шантажом и правом жить в мире с теми, кого люблю, — я выбрала последнее. И ни о чём не жалею.
