Однажды в мою галерею зашла бездомная женщина, которую все презирали. Она указала на картину и сказала: «Это моя работа».
Открытие галереи стало для меня способом оставаться рядом с ней, не позволяя горю поглотить себя. Большинство дней я провожу здесь один отбираю работы местных художников, беседую с постоянными посетителями и стараюсь сохранять баланс.
Само место тёплое и уютное. Тихий джаз льётся из потолочных динамиков. Лакированный дубовый пол слегка поскрипывает, напоминая о реальности тишины. Золочёные рамы картин выстроились вдоль стен, ловя золотистые лучи солнца.
Здесь люди говорят шёпотом и делают вид, что понимают каждый мазок кисти что, если честно, меня не беспокоит. Эта спокойная, размеренная атмосфера держит суету внешнего мира на расстоянии.
А потом пришла она.
Это был дождливый пасмурный четверг, как часто бывает в нашем городе. Я поправлял слегка перекошенную гравюру у входа, когда заметил кого-то на улице.
Пожилая женщина, лет шестидесяти с лишним, вся её внешность словно говорила, что мир давно о ней забыл. Она стояла под козырьком, пытаясь сдержать дрожь.
Её пальто будто осталось из другой эпохи тонкое, потрёпанное, облегавшее её так, будто оно давно забыло, как согревать. Седые волосы спутались, дождь прижал их к голове. Она стояла, будто пытаясь раствориться в кирпичной стене за спиной.
Я замер. Не знал, что делать.
В этот момент пришли постоянные посетительницы. Точно по расписанию, как всегда. Их было трое вихрь дорогих духов и самодовольных мнений. Женщины в элегантных пальто, шёлковых шарфах, их каблуки стучали, как пунктуационные знаки.
Как только они увидели её, воздух замёрз.
«Боже, этот запах!» прошептала одна, наклоняясь к подруге.
«Вода капает на мои туфли!» резко бросила другая.
«Господин, вы это допустите? Выгоните её!» потребовала третья, глядя на меня с ожиданием.
Я снова посмотрел на женщину. Она всё ещё стояла снаружи, словно решая, безопаснее ли остаться или убежать.
«Опять это пальто?» заметил кто-то за моей спиной. «Не стирали со времён Перестройки».
«Даже нормальной обуви нет», фыркнула другая.
«Зачем её вообще пускают?» прозвучал последний, усталый приговор.
Через стекло я увидел, как её плечи опустились. Не от стыда скорее, как у того, кто слышал это столько раз, что слова стали фоновым шумом, но всё равно больно.
Лена, моя ассистентка девушка лет двадцати, студентка-искусствовед нервно посмотрела на меня. У неё был добрый взгляд и такой тихий голос, что он часто терялся среди звуков галереи.
«Вы хотите, чтобы я» начала она, но я прервал.
«Нет, твёрдо сказал я. Пусть останется».
Лена заколебалась, затем кивнула и отошла в сторону.
Женщина медленно, осторожно вошла. Колокольчик над дверью тихо прозвенел, словно и сам не знал, как её объявить. С её сапог капала вода, оставляя тёмные пятна на деревянном полу. Пальто болталось на ней, истончённое и промокшее, под ним виднелся выцветший свитер.
Шёпоты вокруг стали резче.
«Сюда ей не место».
«Наверное, даже слова “галерея” не знает».
«Испортит всю атмосферу».
Я промолчал. Кулаки сжались у меня по бокам, но голос остался спокойным, лицо бесстрастным. Я наблюдал, как она идёт по залу, будто каждая картина несёт часть её истории. Не робко, а целенаправленно. Будто она видела то, чего не замечали остальные.
Я подошёл ближе и присмотрелся. Её глаза не были тусклыми, как думали другие. Они были острыми даже за морщинами и усталостью. Она остановилась перед небольшой импрессионистской работой женщина сидела под вишнёвым деревом и слегка наклонила голову, будто пытаясь что-то вспомнить.
Потом пошла дальше. Мимо абстракций и портретов, пока не достигла задней стены.
Там она остановилась.
Это была одна из самых больших картин в галерее городской пейзаж на рассвете. Яркие оранжевые тона переливались в глубокий фиолетовый, а небо сливалось с тенями домов. Мне всегда нравилась эта картина. В ней была тихая грусть будто что-то заканчивается, когда только начинается.
Женщина замерла.
«Это моя. Я её написала», прошептала она.
Я повернулся к ней. Сначала подумал, что ослышался.
Зал замолчал. Не из уважения а так, как затихает воздух перед бурей. Затем раздался смех громкий, резкий, отражающийся от стен, будто желая оставить раны.
«Конечно, дорогая, насмешливо сказала одна из женщин. Это твоя работа? Может, “Чёрный квадрат” тоже твой?»
Другая фыркнула и наклонилась к подруге:
«Ты только представь! Наверное, неделю не мылась. Взгляни на это пальто!»
«Это уже жалко, раздался голос позади меня. Совсем разум потеряла».
Но женщина не дрогнула. Её лицо оставалось неизменным, лишь подбородок слегка приподнялся. Руки дрожали, когда она указала на правый нижний угол картины.
Там было. Едва заметно, спрятанное в тени здания: «М. Л.»
Что-то шевельнулось во мне.
Эту картину я купил почти два года назад на местном аукционе. Прежний владелец лишь сказал, что она была найдена в расчищенном складе, и продал её вместе с другими работами без истории, без документов. Мне она понравилась.
Я пытался выяснить автора. Но так и не узнал. Лишь эти потускневшие инициалы остались.
А теперь она стояла передо мной не требуя, не драматизируя, просто тихо.
«Мой рассвет, сказала она тихо. Помню каждый мазок».
Зал затих тем молчанием, что кусается. Я оглядел посетителей; надменные выражения лиц пошатнулись. Никто не знал, что сказать.
Я сделал шаг вперёд.
«Как вас зовут?» тихо спросил я.
Она повернулась ко мне.
«Марина, ответила она. Лаврова».
И что-то во мне глубоко, в самой груди прошептал
