«Ну, я такой»: у него были другие женщины, но семью бросать он не собирался
Все подруги твердили Анне, что она спятила. И она… она и сама это знала. Но даже с этим знанием ничего не могла поделать. Чувства к мужу ушли исподволь — растворились между генеральными уборками, полуночными ужинами, недосыпами и вечными отчетами. Раньше летела домой, как на крыльях, теперь плелась по привычке — с потухшим взглядом и вечной усталостью. В свои тридцать восемь Анна выглядела на все пятьдесят, и это не преувеличение, а печальный факт.
Единственным человеком, который её искренне жалел, оказалась… свекровь. Татьяна Ивановна. Женщина с характером, но с душой шире Волги. Переехала к ним из провинциального Балашова — лечиться в столичных клиниках, которых в их городе и в помине не было. Поселили её в комнате внучки, а сама она взялась присматривать за шестилетней Дашенькой. Девочку одну не оставишь, а Анна с утра до ночи пропадала в офисе.
А муж… Ох, Сергей. Словно бес вселился в его сорок лет. То задерживался допоздна, то вовсе пропадал до утра. Возвращался, благоухая дешевыми духами, объясняя это «подарком коллег». Хотя весь дом знал — у него есть «другая». И даже не одна.
Он путался в именах. То назовёт Анну Ириной, то Наташкой, то вообще Катькой — и всё с таким самодовольным прищуром, мол, ну и что? Словно гордился собой. «Ну, я такой», — читалось во всей его постной физиономии.
Так бы и тянулось бесконечно, если бы однажды в четыре утра не зазвонил телефон. Очередная «зазноба» искала своего «котика» и с хамским напором требовала: «Где он?! Почему трубку не берет?!» Анну поразило не это, а наглая лёгкость, с которой чужая женщина ворвалась в её дом, её ночь, её жизнь.
Когда Сергей приполз под утро, перегаром и виноватой ухмылкой, Анна не выдержала. Его вещи полетели в коридор с такой силой, что даже кот Васька шмыгнул под шкаф. Он запинался в оправданиях:
— Ну да, у меня есть другая. Но я семью бросать не собираюсь! У нас дети! Мать болеет! Мы же семья!
Но Татьяна Ивановна вышла из комнаты и впервые за десять лет рявкнула:
— Хочешь к другой — вали. Только подальше. Я себе угол найду. Осталось немного до конца лечения. А у внучки утренник скоро. Хватит с нас твоего дивана. Мы все заслуживаем нормальной жизни!
Анна попыталась возразить — мол, её квартира, её решение. Но свекровь отрезала:
— Я не вправе указывать, но пока живу здесь — бардак устраивать не позволю. Пусть забирает свои пожитки. А я до конца недели найду съёмную комнату. Дальше — ваше дело.
Под молчаливым взглядом дочери Сергей, ворча, пихал рубашки в рваный рюкзак. Было жалко. Унизительно. Но справедливо.
После его ухода Анна вдруг осознала: в доме стало тихо. По-настоящему. Никто не орал, не звонил в три ночи, не требовал яичницу в два часа. Свекровь заходила раз в неделю — приносила пирожки и свежие сплетни. А Анна неожиданно заметила: утром больше не подкатывает ком к горлу. Даже в зеркало стало проще смотреть.
И вот спустя два месяца, когда лечение Татьяны Ивановны закончилось, и она собралась уезжать, на пороге объявился Сергей. С ромашками. С виноватой рожей. С фразой, от которой у Анны похолодело внутри:
— Прости. Она меня кинула. Я всё понял. Давай заново?
Татьяна Ивановна, уже в пальто и с чемоданом, посмотрела на невестку:
— Твоё дело. Не мне решать. Но пора думать не о том, кого жалко, а о себе.
И, взяв внучку за руку, ушла на кухню.
А Анна стояла в прихожей, глядела на человека, который предавал её снова и снова. На того, кто был семьёй. А теперь — просто чужой. И ей предстояло решить. Решение, которое зависело только от неё.