В тот холодный мартовский день у Екатерины дрожали руки. Не от утреннего мороза — от ярости, клокотавшей внутри. Она заправляла рубашку сыну, глядя в зеркало, и с трудом сдерживала раздражение. Восьмое марта. Женский праздник, который мог бы пройти тихо, но вместо этого ей снова предстояло ехать к свекрови. А значит — фальшивая улыбка, колкие замечания, вечные упрёки и чувство вины, которое та умела внушать виртуозно.
— Опять ты с лицом, как после похорон? — буркнул Дмитрий, натягивая куртку. — Только не говори, что опять не хочешь ехать.
— Ты действительно не понимаешь, почему? — прошипела Катя, стискивая зубы. — Она опять будет придираться, критиковать, рассказывать, как я плохо воспитываю Мишку, и даже не спросит, как я себя чувствую. Хотя бы раз вспомнила, что я работаю без передышки, а весь дом — на мне.
— Ты же из дома не выходишь, — фыркнул он.
— А ты думаешь, работать из дома — это значит чай пить да сериалы смотреть? Или у нас еда сама на стол прыгает, а грязь исчезает волшебным образом?
Дима надулся. Ему не нравилось, когда Катя заводила разговор о деньгах. Хотя правда была на её стороне: её доход веб-дизайнера втрое превышал его зарплату охранника в магазине.
— Может, ты один съездишь? — попыталась она в последний раз.
— Сегодня восьмое марта, Кать. Ты не можешь просто проигнорировать мою мать.
Через два часа они сидели в маленькой квартире Антонины Степановны в Угличе. В углу, на раскладном диване, листала журнал Оля — двадцатилетняя племянница Димы, сирота, которую свекровь взяла к себе после гибели её родителей. Катя и Оля никогда не ладили. И Катя отлично видела, кого свекровь выделяет — не внука, а эту девочку.
— Мы тут с подругами обсудили, — объявила Антонина Степановна за праздничным столом. — Квартиру свою я перепишу на Оленьку. У вас своё жильё есть, а ей — с нуля начинать.
Через неделю документы были готовы. С условием, что Оля въедет только после смерти бабушки. Но судьба распорядилась иначе — через месяц Антонина Степановна слегла после инсульта. Выкарабкалась, но теперь не могла обойтись без помощи.
— Надо переезжать к маме, — заявил Дима, не оставляя выбора. — Она одна не справится.
Катя подавила ком в горле. Они переехали. Вот только все хлопоты — кормление, умывание, уборка, смена белья — легли на неё. Дима уходил на работу, Оля — на учёбу и к парню. А Катя работала, вела дом и теперь ещё стала сиделкой.
— Дима, может, Оля хоть немного поможет? Всё же квартира теперь её, — не выдержала она как-то вечером.
— Она студентка, у неё личная жизнь. Ты же дома сидишь.
— Дома. Работаю. И всё тащу на себе.
— Надоело, да? — усмехнулся он. — Моя мать — значит, и тебе ухаживать. Ты ведь её не бросишь?
— Это твоя мать. А мне — свекровь. Я не обязана. Ты за моей матерью ухаживать бы не стал. Так что найми сиделку.
— Ты ей заплатишь?
— С её пенсии. Или со своей зарплаты.
— А зачем тогда ты мне вообще нужна? — холодно бросил он. — Иди, проверь, как она.
В ту ночь Катя лежала, уставившись в потолок. Мысли крутились, обжигая. Он просто её использует. Как жену, как работницу, как бесплатную сиделку. Оля — наследница — даже не появляется. А она себя ломает, день за днём.
Утром, когда Дима ушёл на работу, Катя собрала вещи. Взяла Мишку за руку и уехала в их старую квартиру. Телефон выключила. И отправила всего одно сообщение: *«Мне надоело быть всем для всех. Прощай.»*
Вечером Дима примчался, пылая яростью.
— Или возвращаешься, или подаю на развод! — шипел он, сверкая глазами.
— Как скажешь, — тихо ответила Катя. — Только теперь я сама подам. Я не обязана жертвовать собой ради чужой квартиры и человека, который ни разу не сказал «спасибо».
— Смотри, потом не пожалей!
— О, я уже пожалела. О том, что терпела так долго. А теперь — свободна. Спасибо тебе только за Мишку.
Через месяц брак расторгли. Дима не извинился. Катя больше не звонила.
А через полгода она узнала, что Антонина Степановна умерла. И Оля — та самая любимая племянница, ради которой всё затевалось — выставила дядю за порог, как ненужный хлам.
Жизнь расставила всё по местам. И Катя ни капли не жалела, что вовремя ушла.
