В тот мартовский день Свету трясло с самого рассвета. Не от утреннего мороза — от ярости, что клокотала внутри. Она стояла у треснувшего зеркала, застёгивала сыну куртку и глотала ком горечи. Сегодня — восьмое марта. Женский праздник, который мог бы быть тихим, но ей снова предстояло тащиться к тёще. А значит — фальшивые улыбки, ядовитые шпильки, вечные упрёки и это давящее чувство вины, которое старуха умела вызывать одним взглядом.
— Света, опять ты как варённый вобла? — бурчал Дмитрий, натягивая кроссовки. — Только не начинай, что не хочешь ехать.
— А ты серьёзно не понимаешь, почему? — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Опять будет цепляться к каждому слову, тыкать, что я плохо воспитываю Мишку, и даже не спросит, как я себя чувствую. Хоть раз бы вспомнила, что я вкалываю с утра до ночи, и весь дом на мне.
— Ты же из квартиры не выходишь, — фыркнул он.
— А ты думаешь, работать на фрилансе — это как в санатории валяться? Или у нас щи сами в кастрюле закипают, а рубли на балконе растут?
Дмитрий надулся. Он не любил, когда Света напоминала о деньгах. Хотя правда была за ней: её заработок веб-дизайнером втрое перекрывал его зарплату охранника в промзоне.
— Может, ты один сходишь? — попробовала она в последний раз.
— Сегодня праздник, Свет. Восьмое марта. Ты не можешь просто послать мою мать подальше.
Через два часа они сидели в хрущёвке Галины Петровны в Подольске. В углу, на продавленном диване, листала глянец Катя — двоюродная сестра Дмитрия, сирота, которую старуха приютила после гибели родителей. Света и Катя терпеть друг друга не могли. И Света прекрасно видела, как тёща души не чает в этой девчонке, а родного внука словно не замечает.
— Мы тут с подругами обсудили, — заявила Галина Петровна за праздничным столом. — Квартиру свою я оформлю на Катю. У вас-то жильё есть, а ей — с нуля начинать.
Через неделю бумаги подписали. Но с условием, что Катя въедет только после смерти бабки. Судьба, как всегда, подшутила — через месяц у Галины Петровны случился инсульт. Она выжила, но превратилась в беспомощную развалину.
— Мы переезжаем к маме, — отрезал Дмитрий. — Она одна не вытянет.
Света проглотила обиду. Они переехали. Вот только все хлопоты — кормление, уборка, смена памперсов — легли на неё. Дмитрий пропадал на работе, Катя — то на учёбе, то с парнем. А Света и работала, и тащила квартиру, и теперь ещё в сиделки записалась.
— Дима, может, Катя поможет? Всё же квартира теперь её, — не выдержала она как-то ночью.
— Она же учится, у неё личная жизнь. Не тащить же сюда её ухажёра. Да и вообще — ты же дома сидишь.
— Дома. Работаю. И всё на мне.
— Тебе надоело, да? — усмехнулся он. — Моя мать — тебе и ухаживать. Ты ж не киннешь её?
— Это твоя мать. А мне — тёща. Я не обязана. За моей мамой ты бы точно не стал приглядывать. Так что нанимай сиделку.
— Ты ей и заплатишь?
— С её пенсии. Или со своей зарплаты.
— А ты мне тогда зачем? — бросил он ледяным тоном. — Иди, проверь, как она там.
И вот ночью Света лежала, уставившись в потолок с трещинами. Мысли крутились, как пьяные мухи. Он просто пользуется ею. Как работницей, как сиделкой, как тёплым телом. Катя, ради которой всё затевалось, даже не появляется. А она ломает себя каждый день.
Утром, пока Дмитрий был на смене, Света собрала вещи. Взяла сына за руку и ушла в их старую квартиру. Телефон выключила. Оставила только одно сообщение: *”Мне надоело быть всем для всех. Бывай.”*
Вечером Дмитрий ворвался, как ураган.
— Или возвращаешься, или развод! — шипел он, сверкая глазами.
— Как скажешь, — равнодушно ответила Света. — Только теперь я сама подаю. Я не обязана гробить себя ради чужой квартиры и человека, который ни разу не сказал «спасибо».
— Смотри, потом не ной!
— О, не переживай. Я уже пожалела. Что терпела так долго. А теперь — свободна. Благодарна тебе только за Мишку.
Через месяц брак расторгли. Дмитрий не просил прощения. Света не звонила.
А через полгода ей рассказали, что Галина Петровна умерла. И Катя — та самая любимица, ради которой всё затевалось — вышвырнула дядю на улицу, как пустую бутылку.
Жизнь расставила всё по местам. И Света ни капли не жалела, что вовремя ушла.
