13 октября, вечер
Сегодня я всё же решилась выйти из привычной рутины и прийти в «Золотой лист» на Тверской. Внутри мраморные столы, хрусталь, белоснежные скатерти, а аромат дорогих духов и свежих цветов в высоких вазах будто обволакивал всё помещение. Я сидела напротив Аглая, её глаза всё ещё блестели от шока, когда она прочитала цены в меню.
Ты что, сошла с ума? Сколько это стоит? соскользнула фраза, и она чуть не уронила меню.
Аглая лишь улыбнулась, поправила шарфик и, слегка дрожа, произнесла:
Да ладно, Люда, раз в год можно себе позволить немного роскоши. Официант! Два тирамису и два американо, пожалуйста.
Юношаофициант, волосы зачёсные назад, кивнул и исчез в тени, как будто растворился в воздухе. Я наблюдала за ним, потом вновь посмотрела на Аглай.
Ты ведь уже на пенсии. Откуда у тебя такие деньги? Мы могли бы просто посидеть в «Кофе Пауэр», зачем её глаза скользнули по залу, фиксируя каждый кристалл на столе.
Воздух здесь пахнул иначе как будто в нём растворилась дорогая жизнь, лишённая простоты. Я почувствовала, как пальцы сжали салфетку так, что костяшки побелели. Всё время я заботилась о своих руках: крем, перчатки зимой, маникюр нежно-розового оттенка. Сейчас они дрожали, словно предчувствуя беду.
Аглая, что случилось? тихо спросила я, наклонившись к ней. Ты больна?
Она мгновенно сняла очки, протёрла их краем шарфа и вновь надела. Красные глаза выдали, что она только что плакала.
Нет, вроде не знаю, произнесла она, всхлипнув. Просто устала, Люда. Так устала
Тирамису, покрытый какао и веточкой мяты, выглядело как маленькое произведение искусства. Я взяла ложку, но лишь покрутила её в пальцах, не решаясь глотнуть.
От чего устала? От жизни? спросила я. Пенсия почти копеечная, цены растут, дети звонят раз в месяц, внуки приезжают лишь на день рождения. Ты не одна.
Нет, кивнула Аглая, её волосы стали тускло-русыми, хотя она обычно ходила в хорошие салоны. Я устала врать. Каждый день, каждую минуту врать детям, тебе, соседям, себе самой.
Я отложила ложку; сердце сжалось, будто в груди стало тесно.
О чём ты говоришь? Какая ложь?
Аглая откинулась на спинку стула, закрыла глаза. На её ресницах ещё держалась тушь, а лицо, несмотря на шестьдесят восемь лет, сохраняло изящество. Я завидовала её тонкой фигурой, в то время как я, Люда, уже давно «расплылась».
Генка больше нет, шепнула она, открыв глаза. Его нет уже полтора года.
Тирамису стало казаться мне приторным, я даже не успела его попробовать, и в горле пересохло.
Как так? Ты же вчера говорила, что он собирается рыбачить с Петровичем. Как это «нет», Аглая?
Умер от инфаркта. На даче, когда копал грядки. Я нашла его вечером, лицом в землю, лопата ещё в руке, её голос звучал ровно, будто она рассказывала чужую историю. Я вызвала скорую, они констатировали. Похороны на Троекуровском, там, где его родители.
Мурашки пробежали по моей спине, слова застряли в горле.
Почему ты никому не сказала? Мы же видимся каждый четверг! Я бы помогла
Не знаю, она взяла ложку, подняла тирамису к рту, но не проглотила, поставила обратно. Сначала думала, что скажу после похорон. А потом Света из Петербурга позвонила, спросила, как папа, и я сказала, что всё в порядке, что он в гараже «чиниет». А я стою у окна, смотрю на могилу, и начинаю врать.
Господи, Аглая
Дальше было проще, ухмыльнулась она, но без радости. Врать оказалось легче, чем говорить правду. Света спрашивала, а я говорила, что он «ездит на рыбалку», «чиниет машины», «играет в домино». Сергей из Москвы тоже интересовался, я сказала, что он болен, не встаёт. Он даже не стал приходить, боялся заразиться.
Я слушала, пытаясь поверить. Геннадий Иваныч наш «Мишка» со школьных лет, друг, с которым они росли, отмечали праздники вместе. А теперь его нет, и я даже не знала об этом.
Почему ты Мише не сказала? спросила я, голос дрогнул. Они же были друзьями.
Потому что Миша сразу бы позвал Сергея или Свету. Всё бы развалилось.
Зачем? Зачем всё это? схватила я её руку; она была холодной, как лёд. Ты что, с ума сошла?
Наверное, прошептала она, спрятав руку под столом. Когда я его похоронила, квартира стала слишком тихой. Тапки у порога, куртка на вешалке всё как будто ждёт его возвращения. Я села на диван и вдруг испугалась, не от смерти, а от того, что дальше делать.
Я вспомнила, как они познакомились в институте. Аглая тогда встречалась с высоким красавцем, а позже бросила его, плача. Через месяц она встретила Генку на танцах в профсоюзном клубе. Он был невысокий, в очках, но добрый, дарил цветы, писал стихи. С первых встреч она и не заметила, как влюбилась.
Мы прожили вместе сорок шесть лет, продолжала она, слёзы застревали в горле, но всё равно лились. Я без него не умею. Утром ставлю чайник на две чашки, потом одну выливаю. Смотрю телевизор, оборачиваюсь никого. Ночью просыпаюсь, тяну руку, а рядом пусто.
Валечка, дорогая
Не надо, отряхнула она слёзы и смазала тушью щеки. Я сама виновата. Надо было сразу сказать, а я струсила. Пока вру, он жив в моём воображении в гараже, на рыбалке, с друзьями. Признав правду, всё закончится. Надо принять.
Я обняла её за плечи; её тело дрожало, словно деревянное. Официант гдето рядом нервно переминался, не зная, стоит ли вмешиваться.
Поэтому я и позвала тебя сюда, вынула из сумочки платок, протёрла глаза. Хотела сказать в приличном месте, чтобы ты не крикнула, не ругалась. Чтобы всё выглядело красиво. Генка любил красоту, помнишь? Он говорил, что жизнь и так тяжела, а иногда её надо украшать.
Помню, ответила я, вытерев слёзы рукавом. Он каждую пятницу приносил тебе цветы.
Сейчас я покупаю их сама. Хожу к цветочникам у метро, беру хризантемы, ставлю их в вазу, говорю «спасибо» вслух. Соседка снизу, наверное, думает, что я сошла с ума.
Тишина заполнила стол. Кофе остыл, тирамису размяк, потеряв форму. За окном сгущались сумерки, включались фонари, люди спешили по своим делам, ктото смеялся, ктото разговаривал по телефону. Жизнь шла своим чередом, а в нашем уголке рушился чейто маленький, выдуманный мир.
Что теперь будешь делать? спросила я.
Не знаю. Хотела посоветоваться. Дети боятся услышать правду. Представляешь, как они отреагируют? Света обидится надолго. Она же папу обожала, а я полтора года её вела в заблуждение.
Обидится, согласилась я. Но потом простит. Дети прощают, рано или поздно.
А ты? Ты простишь?
Я задумалась. Конечно, было обидно. Мы были подругами с юности, делились всем. Но разве я всегда была честна? Я скрывала от Аглаи, что Миша иногда «помогал» ей, когда она была в плохом настроении. Я вралa о синяке от двери, а не от удара. Каждый живёт во лжи, ктото маленькой, ктото большой.
Прости, сказала я. Я уже простила. Жаль, что ты всё это держала в одиночестве. Надо было позвонить, я бы пришла.
Знаю, но не могла. Как только брала трубку, слова исчезали. Легче было придумать очередную историю про Генку, чем сказать правду.
В конце я выпила оставшийся кофе, морщась от холода.
Холодно уже.
Закажем ещё?
Нет, хватит. Мне домой, таблетки от давления.
Я достала кошелёк, но Аглая отмахнулась.
Я пригласила, я и плачу. Генка оставил небольшую страховку, хватает на цветы по пятницам.
Мы вышли на улицу. Октябрьский ветер бросал холодные веточки в лицо, крутил пальто. Аглая поёжилась, запахнула его.
Спасибо, что выслушала, сказала она. Теперь хотя бы одному человеку я сказала правду. Может, станет легче.
Станет, пообещала я, хотя сама не была уверена. А детям когда скажешь?
Скоро. На днях. Сергей приедет в выходные, тогда и расскажу. Позвоню и Свете, пусть тоже придёт. Вместе будет легче.
Хочешь, я приду с тобой? Поддержу?
Она покачала головой.
Не надо. Я должна сама распутать всё, что запутала. Ты просто будь рядом, когда всё утихнет. Когда они уедут, а я останусь одна. Приходи, попьём чай. Или будем молчать вместе. Главное не быть одной.
Я крепко обняла её, и мы стояли посреди улицы, две пожилые женщины, обнявшиеся, как в молодости, когда мир казался добрым, а беды мелкими.
Я приду, клялась я. Обязательно приду. И Мишку тоже принесу, пусть попрощается с Генкой у могилы.
Хорошо, улыбнулась она, вытерла глаза. Пойду, иначе полностью растрепаюсь.
Она пошла к своей остановке, хрупкая фигурка в сером пальто. Я смотрела ей вслед, размышляя о хрупкости человеческой жизни, о том, как легко она может рассыпаться на осколки и как трудно потом собрать их обратно.
Через несколько дней она позвонила. Голос был осипшим, уставшим.
Сказала, коротко бросила она.
Как они?
Света плакала три часа подряд. Сергей молчал, только стучал кулаками по столу. Спрашивал, зачем я это сделала, зачем врать. Я объяснила, как могла. Не знаю, понял ли.
Поймут. Время лечит.
Надеюсь. Сейчас они на кладбище, а я уже не могу туда идти. Каждый день с балкона вижу могилу. Приедешь, Люда?
Сейчас выхожу.
Я приехала через пол часа. Дверь открылась, и Аглая, бледная, но с лёгким блеском в глазах, встретила меня.
Заходи, чай уже поставлен.
Мы сидели за кухонным столом, пили чай с баранками. Она рассказывала, как Сергей кричал, что я «не в своем уме», как Света обещала приехать в следующем месяце и остаться пожить. Затем они все обнялись, плакали, каждый о своём.
Ты знаешь, сказала она, откусывая баранку, мне действительно стало легче. Не нужно больше придумывать, где Генка, что он делает. Он умер, и это ужасно, но правда меня освобождает. Моё сердце теперь дышит свободнее.
Жить во лжи тяжело, кивнула я. Я тоже тебе не всё рассказывала, про Мишку, например.
Знаю, тихо ответила она. Видела синяки, слышала твои оправдания.
Почему молчала?
Потому что каждый выбирает, что скрывать, а что говорить. Ты молчала про Мишку, я про Генку. Теперь обе сказали.
Мишка уже полгода не пьёт, призналась я. Переходил на «здравый». Пришёл даже с букетом, просто так.
Видишь, люди меняются.
Мы допили чай, я провожала её к двери, обняла на прощание.
Спасибо, сказала она. Что не осудила, что была рядом.
Не за что. Мы же подруги.
Подруги, согласилась она и впервые за долгое время улыбнулась искренне.
Идя по улице, я думала о том, что у каждого своя ложь, своя правда, своя боль. Как важно иметь рядом того, кто выслушает, не осудит, просто будет рядом. Жизнь и так достаточно тяжела, не стоит усложнять её одиночеством.
А Аглая стояла у окна, глядела на далёкое кладбище и шептала:
Прости меня, Генка. Я старалась, как могла, но всё равно ошиблась. Теперь всё. Я буду жить понастоящему, без вранья. Обещаю.
