Сегодня хочу написать о своём решении, которое многие сочли странным. Я не усыновила ребёнка из детдома — я забрала чужую бабушку из дома престарелых. И не жалею ни секунды.
Когда люди слышат об усыновлении, они восхищаются, называют это благородно. Но попробуй объяснить, что вместо детдома ты поехала за старостью, за чужой жизнью, за женщиной, которую все забыли. И тогда — удивлённые взгляды, шёпот за спиной: «Совсем крыша поехала? Сами с деньгами не ладно, детей поднимаешь, а тут ещё и старуху в дом?» Даже подруга Марина, с которой столько лет пили чай во дворе, только покачала головой.
Но я не сомневалась.
Раньше нас было четверо: я, мои девочки — Алиса и Катя, и мама. Жили душа в душу. Но восемь месяцев назад мамы не стало. Боль не уходит до сих пор. Пустота в комнатах, в воздухе, в привычках. Диван без её вязания, кухня без утреннего голоса… Мы осиротели, хоть и были втроём.
Прошли месяцы. Горе притупилось, но осталось чувство, будто в доме чего-то не хватает. И тогда я подумала: у нас есть крыша над головой, есть тепло, есть руки, готовые обнять. А где-то в четырёх стенах сидит человек, которому этого не хватает. Почему бы не поделиться?
Тётю Нину я знала с детства. Мама моего друга Вовки. Весёлая, добрая, всегда пекла ватрушки и смеялась так заразительно. Но Вовка спился. К тридцати годам опустился, отобрал у неё квартиру, пропил всё, а сам сбежал. А Нина очутилась в доме престарелых.
Мы с девочками иногда навещали её. Приносили ватрушки, яблоки, суп в контейнере. Она улыбалась, но в её глазах читалось что-то невыносимое — одиночество и стыд. И я поняла: не могу оставить её там. Поговорила с дочками. Алиса, хоть и подросток, сразу согласилась. А Катя, которой только пять, закричала: «Ура! У нас снова будет бабушка!»
Но самое сильное — это слёзы Нины, когда я предложила ей переехать к нам. Она сжала мою руку и не могла остановить рыданий. А когда мы забирали её из дома престарелых, она стояла с одним чемоданчиком, дрожала и смотрела так, будто я подарила ей целый мир.
Прошло два месяца. Нина встаёт раньше всех, печёт сырники, варит кисель, убирает квартиру. Она словно ожила. Мы шутим, что она у нас — «вечный двигатель». Играет с Катей, рассказывает сказки, вяжет носки. Дом снова наполнен жизнью.
Я не героиня. Не хотела делать из этого подвига. Просто поняла: когда уходит родной человек, кажется, что его место уже не займёт никто. Но это не так. Добро — оно возвращается. Если в мире стало на одну бабушку меньше, почему бы не согреть другую, оставшуюся в одиночестве?
Да, я не забрала ребёнка из детдома. Но я подарила дом той, кто уже не верил, что кому-то нужен. И, может быть, в этом — не меньше любви.
