Я ВСЕГДА НЕНАВИДЕЛА СВОЕГО ОТЦА ЗА ТО, ЧТО ОН БЫЛ МОТОМЕХАНИКОМ — А ТЕПЕРЬ КАЖДОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ РАССЕКАЮ НА ЕГО «УРАЛЕ»
С детства мне хотелось, чтобы моя жизнь выглядела… ну, знаете, пореспектабельнее. У моей подруги Кати папа — кардиохирург. У другой девочки мама — крутой адвокат. Их дома пахли дорогими духами и кожей новых диванов. Родители носили идеальные костюмы, ездили на иномарках, и под их ногтями никогда не было следов машинного масла.
А потом был мой отец — Николай.
Механик. Татуировки, руки в царапинах, кирзачи, протертые до дыр. На родительских собраниях он вваливался на своем видавшем виды «Урале», с бородой, развевающейся, как знамя, и в кожанке, будто только что вылез из-под КамАЗа.
Мне было стыдно.
Как-то в девятом классе я занырнула за дверь школы, увидев его в parking lot. Подруга Дашка махнула рукой: «Это твой папа?»
«Не-а, — буркнула я. — Это просто… ну, Коля. Ремонтирует мотоциклы в гараже у нас во дворе».
Я даже не называла его «папой». Ни при людях, ни дома. «Коля» — это как будто дистанция. Так проще было притворяться, что я не дочь человека, который ковыряется в моторах вместо того, чтобы блистать в суде.
Он никогда не жаловался. Ни разу.
Когда я сочиняла небылицы про семью для школьных проектов, он лишь улыбался. «Главное — чтобы тебе было комфортно, зайка», — говорил он, и в глазах его мелькало что-то грустное.
Последний раз я видела его на моем выпускном в университете.
Должен был быть гордый момент. Он пришел в единственных приличных джинсах и клетчатой рубашке, которую не надевал лет пять. Даже подстриг бороду и причесался. Я заметила, как он стоит в стороне от других родителей, неуклюжий и чужой, держа в грубых, исцарапанных пальцах букет полевых цветов.
Родители моих однокурсников щеголяли в брендовых костюмах. Их часы сверкали. Они пожимали руки преподавателям. А рядом был он — мое живое напоминание о том, от чего я так отчаянно бежала.
Когда церемония закончилась, и толпа хлынула к нам, он шагнул ко мне с распростертыми объятиями.
«Я так тобой горжусь, дочка», — прохрипел он.
Я отступила на шаг и протянула руку. «Спасибо, Коля», — пробормотала я.
Его улыбка дрогнула. Он посмотрел на мою ладонь, будто не узнавал ее. Но пожал, кивнул — и ничего не сказал.
Через три недели мне позвонили.
Авария на мотоцикле. Мгновенно. Без мучений, сказали.
Я не плакала. Сначала. Убеждала себя, что не надо. Мы же не были близки. Он прожил свою жизнь. Я шла вперед.
Но похороны стали… неожиданностью.
Я ждала пару родственников и, может, его старого напарника Витька. Вместо этого церковь была забита до отказа. Люди, которых я никогда не видела: байкеры в кожанках с шевронами, мальчишки со слезами на щеках, старушки с фотографиями в трясущихся руках.
Я стояла в первых рядах, ошалевшая, пока они подходили один за другим.
Мужик с подбритым затылком стиснул мне руку: «Твой отец каждую неделю навещал моего сына после аварии. Привозил ему «Правду» и конфеты».
Бабушка в платке обняла меня так, что хрустнули кости: «Колька починил мне печку, когда у меня копейки не было. А потом еще и щей принес. Где таких теперь найдешь?»
Паренек лет семнадцати всхлипнул: «Он научил меня колеса подшипниками набивать. Говорил, что из меня толк выйдет, даже когда все давно махнули рукой».
И так — снова и снова.
«После наводнения он всем подъезду продукты привез».
«Благодаря ему у нас в клубе ремонт сделали».
«Он никогда не трепался — просто приходил и помогал».
Я стояла, униженная. Они знали его лучше, чем я.
Той же ночью я пришла в его гараж. Над верстаком горела лампочка. Инструменты лежали с какой-то странной любовью — каждый ключ начищен, каждая гайка на своем месте. На стене, между календарями с полуголыми девахами, висело мое фото.
Мне лет пять. Я сижу у него на плечах, хохочу, и розовый шлем сползает мне на глаза. Мы оба улыбаемся, будто нам ничего в этом мире не страшно.
Я опустилась на пол и рыдала, пока не свело живот.
На верстаке лежало письмо. На конверте корябыми буквами было выведено: «Моя девочка».
«Зайка,
если ты это читаешь, значит, я уже там. Надеюсь, успел сказать, как горжусь тобой. Как любил. Всегда. Я видел, как тебе было стыдно. Чувствовал. Но ни капли не злился. ТыИ теперь каждый раз, когда я завожу его «Урал», мне кажется, что где-то рядом он улыбается и шепчет: «Ну давай, дочка, газуй».