Всю жизнь я была прислугой для собственных детей. И только после 48 лет наконец поняла, что значит жить для себя.
До этого я и представить не могла, что жизнь может быть другой. Что не обязательно целыми днями стоять у плиты, ползать с тряпкой по полу и ждать одобрения мужа за вымытые до блеска полы. Я свято верила, что так и должно быть. Что мое предназначение — терпеть, быть удобной и без конца жертвовать собой. Ну а как иначе? Так жила моя мама, бабушка, и теперь очередь дошла до меня.
Зовут меня Татьяна. Родом я из маленькой деревушки под Рязанью. Замуж вышла в девятнадцать — куда деваться, если у нас половина девушек после школы бежала не в институт, а под венец. Вышла за Николая — вроде парень неплохой, работящий, без особых закидонов. Быстро родили двоих — сына и дочку. И вот тут я окончательно перестала существовать как личность. Стала тенью. Прислугой. Той, кому всё должны, но которая никому ничего не должна.
Коля быстро ко мне охладел. «Родила — молодец, теперь корми да не отсвечивай». Он не поднимал руку, но любил пропустить рюмку-другую с друзьями. Приходил поздно, злился на шум детей, бросал тяжелые взгляды, а иногда и тарелки, если суп не удался. Работал? Да. Но домой приходил как в гостиницу — поесть, поспать и снова уйти. Всё хозяйство — на мне. Воспитание — на мне. Болезни, покупки, ремонты — всё на мне.
Когда ему стукнуло сорок пять, сердце не выдержало. Умер прямо за столом у друзей. Плакала ли я? Да, но не от горя — от страха и неопределённости. А настоящее горе у меня было другое — жизнь, которой у меня так и не случилось.
После его смерти я ещё пару лет пробовала строить отношения. Но попадались всё те же — с такими же замашками, с тем же вечно недовольным взглядом. Как будто у женщины нет души, только обязанности. В конце концов я махнула рукой.
Дети выросли, разъехались. Звонили изредка, но без особой теплоты. И вот тогда в моей жизни снова появилась Галина — подруга юности, которая, в отличие от меня, успела повидать мир. Она как-то сказала:
— Тань, а тебе не кажется, что ты ещё даже не начинала жить?
Я тогда усмехнулась — а как же дети, муж, огород… Разве это не жизнь? Но Галя настояла: поехали за границу, подработать. Дети взрослые, ты ничем не связана, хоть раз вдохнёшь другой воздух. Я долго сомневалась, но согласилась. Накопили денег, я подучила язык, и через пару месяцев мы были в Италии. Там-то я впервые почувствовала, что значит жить.
Поначалу было трудно. И жара непривычная, и люди другие. Но зато — никаких осуждающих взглядов, никакого давления. Работала сиделкой у пожилой пары — добрейшие люди. Потом устроилась в кафе помощницей повара. Мне платили. Я впервые держала в руках деньги, которые сама заработала, и могла тратить их как хочу. Купила себе первую за двадцать лет юбку. Сделала стрижку. Научилась кататься на скутере. Пятидесятилетняя тётка, а носилась по набережной как девчонка!
Дети начали звать меня обратно — помогать с внуками. Говорили, как им трудно, как не хватает бабушки. Но я нашла в себе силы ответить: «Я не нянька. Я — мама. А теперь я хочу пожить». Это был мой первый осознанный выбор.
Сняла уютную квартирку. Завела кота. Познакомилась с мужчиной — Альберто, вдовец, интеллигентный, с тёплыми карими глазами. Он ничего не требовал, не командовал. Просто был рядом, когда мне этого хотелось. Я снова стала просыпаться с улыбкой, а не со слезами.
Через год сбросила десять килограммов. Записалась на фитнес. Готовила для себя, а не на армию. Перестала считать стирку подвигом. Перестала думать, что женщина обязана всем просто по факту рождения.
Даже сделала татуировку — маленькую ласточку на запястье. На память. О том, что я тоже умею летать.
Дети обиделись. Особенно сын. «Как ты могла? Ты бросила нас, ты обязана быть рядом!» А я — не обязана. И сказала это вслух. Я помогала вам всё детство. Кормила, лечила, стирала, жалела. А теперь — моя очередь.
Теперь я знаю: никто не подарит тебе жизнь, если ты сама её не возьмёшь. А те, кто по-настоящему любят, не станут осуждать тебя за свободу. А если осудят — значит, они тебя не любили, а просто пользовались.
Сейчас мне 52. В Россию я не вернулась. Отправляю детям открытки. Деньги — нет. У них свои семьи, свои жизни. Как у меня — своя.
И знаете, чего я боюсь больше всего? Что тысячи женщин до сих пор живут, как жила я. И даже не догадываются, что есть другой путь. Так вот — он есть. И никто, кроме тебя самой, по нему не пройдёт.
