Я выгнал сына моей покойной жены, сказав, что он мне не родной. Десять лет спустя правда разбила мне сердце.
Я пнул потрёпанный рюкзак мальчишки по кафельному полу и уставился на него пустым взглядом.
Уходи, сказал я. Ты не мой сын. Марина умерла. Я тебе ничего не должен. Иди куда хочешь.
Он не заплакал. Не стал спорить. Опустил голову, подобрал рваную сумку, развернулся и вышел. Ни слова.
Спустя десять лет, когда до меня наконец дошла правда, я готов был отдать всё, лишь бы повернуть время вспять.
Меня зовут Дмитрий. Мне было тридцать шесть, когда моя жена Марина скоропостижно умерла от инсульта. Она оставила после себя маленькую квартиру и двенадцатилетнего мальчика по имени Артём.
Артём не был «моим». Так я себе твердил. Он был сыном Марины от какого-то прошлого романа, о котором она никогда не рассказывала. Когда я женился на Марине в двадцать шесть, я думал, что поступаю благородно. Меня восхищала её сила. Она пережила разрыв и родила ребёнка одна, без чьей-либо помощи. Я произнёс высокие слова: «Я принимаю её и её сына». Я сказал их вслух. Но не в сердце.
Любовь, которая держится только на долге, не живёт. Она истончается. Холодеет. Становится маской, которую носишь, пока нитка не порвётся.
Я кормил Артёма. Покупал ему школьную форму. Ходил на родительские собрания, когда Марина просила. Делал всё, что положено отцу. Но делал это как клерк, ставя галочки. В глубине души я знал правду: он обуза, которую я тащу ради Марины.
Когда Марина умерла, нитка порвалась. Последняя связь между мной и мальчиком исчезла. Он оставался вежливым, тихим, старался не мешать. Даже в одной комнате он держался на расстоянии. Может, он уже тогда понимал, что я никогда не пускал его в своё сердце.
Через месяц после похорон я произнёс самые страшные слова в своей жизни.
Уходи. Выживешь или нет меня не волнует.
Я ждал слёз. Умолял остаться. Он не дал мне ни того, ни другого. Ушёл, не оглядываясь. И я не почувствовал ничего. Ни вины, ни жалости. Только пустоту там, где должно биться сердце.
Я продал старую квартиру. Переехал. Погрузился в работу. Дела пошли в гору. Встретил новую женщину. Без детей, без прошлого ничего лишнего. Построил жизнь ровными линиями: деньги, ужины, сон, снова деньги. Иногда по ночам мелькала лёгкая, как мотылёк у окна, мысль: «Где теперь Артём? Жив ли он?» Но я не открывал окно, чтобы впустить её. Со временем даже это слабое любопытство угасло.
Куда пропадает двенадцатилетний мальчик без родителей? Я не знал. Убеждал себя, что мне всё равно. В самые чёрные минуты думал: «Если он исчез с лица земли, может, так даже лучше. Хотя бы обузы не останется». Теперь эти слова заставляют меня содрогаться. Тогда же они казались мне честными. Просто жестокими.
Прошло десять лет.
В один из четвергов зазвонил телефон. Неизвестный номер.
Дмитрий Андреевич? спросил голос. Вы не могли бы прийти на открытие галереи «Весна» на Тверской в эту субботу? Здесь вас очень ждут.
Я уже хотел бросить трубку. Я не разбираюсь в искусстве. Не хожу на выставки. Но прежде чем я успел положить телефон, голос добавил:
Разве вам не интересно, что стало с Артёмом?
Это имя ударило в то место, которое, как я думал, давно окаменело. Я не слышал его вслух десять лет. Рука замерла над экраном. Я сглотнул.
Приду, сказал я.
**Галерея**
Просторное светлое помещение, белые стены, отполированные полы. Люди двигались медленно, шёпотом переговаривались, смотрели серьёзно. Картины висели ровными рядами. Многие были маслом густые мазки, глубокие цвета, какая-то отстранённость, отталкивающая меня. Я читал таблички. Снова и снова видел одни и те же три буквы: ВСН.
Инициалы жгли. Я не понимал почему.
Здравствуйте, Дмитрий Андреевич.
Я обернулся. Передо мной стоял высокий, худощавый молодой человек в простой одежде. Его тёмные глаза смотрели спокойно, словно он наблюдал за приливом пытаясь понять, наступает он или отступает.
Это был Артём.
Не тот маленький мальчик, которого я выгнал в ночь. Он был собран, сдержан, тих в движениях. В нём чувствовалась какая-то внутренняя тяжесть, как у дерева, научившегося стоять в любую бурю.
Ты начал я. Как?
Он мягко прервал. Его голос звучал низко и ясно, как лёгкий стук по стеклу.
Я хотел, чтобы вы увидели, что оставила в этом мире моя мать. И от чего вы отказались.
Он подвёл меня к большому холсту, покрытому красной тканью.
Это картина «Мама». Я никому её не показывал. Сегодня хочу, чтобы вы её увидели.
Я стянул ткань.
Марина смотрела на меня с больничной койки. Бледная кожа. Тонкие морщинки у губ. Глаза, в которых ещё теплилась искра мужества. В руке фотография: мы втроём с нашей единственной совместной поездки, неуклюжие, но почти улыбающиеся, с солнечными бликами на лицах. Ноги подкосились. Я ухватился за раму, чтобы не упасть.
Артём не повысил голоса.
Перед смертью она вела дневник, сказал он. Я всегда знал, что вы меня не любите. Но надеялся, что однажды попробуете. Как ребёнок надеется на дождь в засуху.
Он сделал паузу. Его следующие слова разорвали воздух между нами.
Я не чужой сын.
Меня словно лишило воздуха. В зале стало слишком тихо.
Да, продолжал он. Я ваш сын. Она уже была беременна, когда встретила вас. Сказала, что ребёнок от другого, чтобы проверить ваше сердце. Потом не знала, как сказать правду, не потеряв вас. Я нашёл её дневник на чердаке, завёрнутый в старый платок.
Стены галереи поплыли. Пол накренился. Худший поступок в моей жизни не просто выглядел уродливым он изменил свою суть. Я не выгнал чужого ребёнка, которого считал обузой. Я выбросил на улицу собственную кровь.
Артём стоял передо мной. Не з