Двадцать лет вместе. Двадцать лет одной фамилии, одной прописки, одной дороги до работы. А теперь — раздельные ужины. Не просто разные тарелки — разные холодильники. Разные кастрюли. Даже сахар у каждого свой. Вот до чего докатились.
Сначала были ссоры — громкие, с криками и хлопками дверей. Потом — примирения, усталые и безрадостные. А потом… тишина. Она спала в бывшем кабинете, он — в спальне, оставшейся с тех времён, когда они были «мы». Теперь — просто два человека в одной квартире.
О разводе не говорили. Зачем? И так всё ясно. Он жил своей жизнью. Она — своей. Он ездил один в санаторий под Калугой, где познакомился с женщиной. Галина. Добрая, улыбчивая. Она писала ему смски. Он отвечал. Там были слова, которых дома не слышал: «понимаю», «скучаю», «береги себя». Казалось, жизнь снова обрела смысл.
А она… Она просто молчала. Смотрела в окно. Гладила рубашки. Возвращалась с работы и не включала телевизор — чтобы не мешать. Готовила себе отдельно — гречку, огурцы, иногда курицу. Говорить было не о чем. Если всё уже сказано, остаётся только тишина. А в ней — боль, которую уже не хочется ни делить, ни лечить.
И вот обычное утро. Январь, лёгкий мороз, за окном скрипит снег. Она встала раньше. На кухне — холодно. Накинула старый халат с оторванной пуговицей, зажгла плиту. Поставила маленькую сковородку, ту самую, что подарили на свадьбу. На ней — одно яичко. Аккуратное, с жёлтком посередине. Как знак. Как память.
Она стояла у плиты, худенькая, с неудачной покраской волос, и смотрела, как белок постепенно твердеет по краям. Вдруг в дверях появился он. Сонный, небритый, с кружкой в руке. Хотел чаю. Ничего особенного.
Но её взгляд был особенным. Тихим. Без упрёка. Почти детским. Она слегка приподняла сковородку и спросила:
— Будешь яичко?
Так просто. И так страшно.
Он замер.
Будто обожгло: воспоминания нахлынули, как волна. Комната в общаге на окраине Питера. Один матрас. Одна кастрюля. Яйцо — пополам. Одна вилка. И она — девчонка с хвостиком, смеющаяся, в халатике с ромашками. Её голос: «Давай, пока горячее!»
Тогда в её глазах был не груз лет — огонёк. Весёлый, озорной. А он — счастливый. Без копейки, но с уверенностью, что всё ещё впереди.
А теперь — два холодильника. Две кровати. Две жизни.
Он поставил кружку на стол. Подошёл. Аккуратно взял у неё сковородку и вернул на плиту. А потом — обнял. Крепко. Молча.
Она застыла. Даже дыхание задержала.
Он прошептал:
— Прости. Не знаю, что на меня нашло. Будто пелена на глазах. Как в тумане. Но я очнулся. Только сейчас. Прости.
Она не ответила. Просто прижалась лбом к его груди. А он… может, плакал. Она не видела. Он был высокий, а она — маленькая. И ей не нужно было видеть. Она чувствовала.
А на плите оставалось то самое яичко. Одинокое, с золотистым желтком, в маленькой сковородке.
Жизнь — штука странная. Иногда всё рушится. Но иногда — вдруг вспоминается. Сердце помнит то, что разум забыл. Иногда хватает одного взгляда. Одного вопроса. Одного яичка.
Иногда любовь — это просто уменьшительное. Кажется такой маленькой. Словечко, жест, сковородочка. Но она — огромная. Просто спряталась в быту, в усталости, в молчании.
И если однажды она выглянет, совсем крошечная, — держи её крепче. Не отпускай. Потому что она — настоящая.
