Сегодня я хочу записать историю, которая так сильно перевернула нашу жизнь.
Людмила копала грядки под окнами, когда к ней подошла соседка Тамара. Та, будто ненароком, бросила:
— Люда, а ты своего Николая-то кормишь? Он, между прочим, у Галины Степановны ужинает…
Люда застыла. Руки сами разжались.
— Тамара, ты что за бред несёшь?!
— Да вот же, сама видела, — ухмыльнулась та. — Вчера шла к учительнице, сына проверить. Подошла к окну — твой Николай за столом с ней, как дома. Я постучала — он аж под стол нырнул.
— Не верю! Врёшь ты всё, — Люда сделала вид, что не замечает дрожь в спине.
— Да кому я нужна, чтоб врать? Не хочешь верить — не верь. Только потом не жалуйся.
Люда вроде и отмахнулась, но осадок остался. Тем более, Николай последнее время как-то странно себя вёл. Три дня подряд приходил с работы и твердил: «Так устал, есть не хочу». Ни супчика, ни жаркого.
В тот вечер, когда муж сразу лёг спать, Люда не могла уснуть. Смотрела на его лицо в свете луны и гнала от себя мысли: «Не может быть… Не может…»
На следующий день Николая ждать было бесполезно. Ужин остыл. Люда, не выдержав, накинула шаль и побежала к дому Галины Степановны.
Подойдя к калитке, она замерла. В доме тихо. Только в прихожей горит свет. Но чья это куртка висит? Знакомая… Очень похожа на Николаеву. И тут её осенило. Дочка Катя недавно научилась вышивать — и, гордясь, украсила отцовскую куртку узорами. Люда дрожащими руками вывернула подкладку. Маленькие вышитые васильки впились в глаза, как нож. Сердце заколотилось. Ноги подкосились. Она просто опустилась на пол. Слёзы хлынули сами.
Через минуту в коридор вышел Николай. Растрёпанный, виноватый.
— Люда… ты не так поняла…
— А что, занятия по биологии у вас ночью? Или математика до утра? — поднялась Люда, и в её голосе было больше горечи, чем злости. — Я-то, дура, верила, что ты устаёшь… А ты — с ней, за столом! И даже под стол прячешься, когда в дверь стучат!
Николай бросился за ней, но она уже неслась через улицу.
— Люда! Ну прости! Люди же смотрят!
— Пусть смотрят! Я не по чужим постелям лазаю. Мне стыдиться нечего! Это тебе — и ей — должно быть стыдно!
Галина Степановна вела себя как столичная дамочка. Сельчане для неё — пустое место. Она жила в коммуналке и считала дни до отъезда в город. Её не интересовали ни соседи, ни быт, ни даже ученики. Пока не сломалась ступенька на крыльце. Тогда она разрыдалась прямо на пороге. В этот момент проходил Николай. Помог, починил. А потом остался на чай.
С этого всё и началось.
Сначала — печенье из магазина. Потом — котлеты. Потом — долгие вечера на кухне. Галина не влюбилась в Николая, но и одна ей было скучно. А он… Он был польщён. Учительница! Сама пригласила его за стол!
Но теперь всё раскрылось.
Люда рыдала в подушку. Дети — девятилетняя Катя и шестилетняя Настя — подползли к ней и тоже заплакали. Просто потому, что плакала мама.
Развод? Да куда идти? Родных нет. В селе одни пересуды. Работы — так себе.
Николай чувствовал себя виноватым. Он не подходил к Люде несколько дней. Жил, как чужой. Сам себе варил, стирал, ел. Пытался говорить, извинялся, клялся — но Люда оставалась непреклонной.
— Возвращайся к своей учительнице. Я тебе не пара.
— Люда… ради девочек…
— Не прячься за дочек! Не тебе теперь ими прикрываться!
Прошло два месяца. Школа кончилась. Галина уехала. Собрала вещи и исчезла. А в доме Люды и Николая стояла ледяная тишина.
Август. Последние дни лета. Девочки играли во дворе.
— Кать! Насть! — позвала Люда из окна.
Девочки вбежали в дом. Мать протянула узелок с едой:
— Отнесите папе в поле обед.
Катя и Настя помчались во весь дух. Трактор Николая стоял посреди нивы. Девочки замахали руками.
— Папа! Мама обед передала!
Николай вылез из кабины, будто очнувшись.
— Мама?! Передала?!
— Вот! — Катя протянула узелок. — Тут котлеты и хлеб.
Николай сел, разложил еду на травке, вдохнул запах свежего хлеба. Глаза застило.
— Пап, ты плачешь?
— Нет… это пыль…
Вернувшись домой с полевыми цветами, Николай подошёл к Люде.
— Прости меня, Люда. И спасибо.
— Ну прощаю. Если б не простила — не кормила бы, — Люда улыбнулась впервые за долгое время.
Прошло девять месяцев. В семье родился Ваня. Крепкий, розовощёкий, с отцовскими глазами.
А Николай? Николай больше не заходил к чужим женщинам даже за спичками.
Теперь он точно знал: дом — это самое дорогое, что у него есть.
