Помнишь, как в зиму 1950‑го года мороз до костей пробирал? Я представляю, как в одной темной избе, где стены из глины и в воздухе вонь сырости, сидела семнадцатилетняя Юлия, хватаясь за простыни, пока схватки кидали её то в одну, то в другую. Она была одна, только с ней была акушерка Марфа — пожилая женщина с грубыми руками и с сердцем, к которому уже привыкала печаль.
Когда наконец крик новорождённого прёт прервал тишину, Юлия ощутила, будто жизнь вернулась в её тело.
— Юля сказала: «Это девочка, а какая красавица», и обмотала её в старый платок, положив к себе на грудь.
Юля, ещё дрожащая и в крови, взяла ребёнка в объятия, глаза её наполнились материнской нежностью. В её голове звучало: никакое зло не разлучит меня с этой крошкой.
Но радость продлилась лишь секунду.
Дверь распахнулась с глухим стуком, и в избу ворвалась её мать, старушка Елена, в чёрном трауре, хотя никого ещё не погибли. На лице её было отвращение.
— Отдай её! — крикнула она, хватая малышку из рук дочери.
— Нет, мам! Отпусти! — рыдала Юлия, почти не в силах встать.
— Замолчи! — прервала её холодным голосом, будто зимний ветер. — Рождена плохой. У неё «типа монголоид»… Она не выживет, не стоит её держать.
Юля вопила, плакала, умоляла, но мать лишь сильнее завернула ребёнка в ткань, вышла, хлопнула дверь так, будто выстрел в сердце.
Этой ночью Юля осталась с пустыми руками, шепча имя, которое так и не смогла произнести.
Годы шли. В деревне все думали, что её дочь умерла при рождении – так её мать захотела. Юля молчала, улыбалась фальшиво, а внутри её сердце гнило.
В двадцать пятый год она бросила родительский дом, не оглядываясь. Прощения не найти, забыть нельзя, а исцелиться тоже не удалось.
Время шло, как опавшие листочки. Юля стала учительницей в начальной школе, жила одна, без мужа и детей. Но где‑то внутри всё ещё болела та же темная комната.
И вот одна весенняя пятница она вернулась в родную деревню. Мать уже умерла, и, кажется, с ней исчезли последние кандалы, державшие её в плену.
Юля прошлась по центральной площади, где в детстве играла, вдыхая аромат только что‑то свежеиспечённого хлеба, смешанный с запахом увядших цветов. Она собиралась сесть на лавочку, когда услышала детский смех — чистый, звонкий, будто шёпот прошлого.
Она обернулась.
И увидела девочку лет девяти, играющую куклой из тряпки. У девочки были неряшливые косички, платье с заплатами на краях и глаза‑миндальки, в которых светилась особенная нежность, пробуждая в Юле давно забытый отклик.
Сердце у неё так забилось, будто молотком в груди.
Она подошла медленно, колени дрожали.
— Привет, милая… Как тебя зовут? — прошептала она, голос её ломался.
Девочка посмотрела без страха, с интересом.
— Меня зовут Надежда, — ответила она, улыбаясь.
Для Юлии мир будто замер. Надежда… то самое имя, которое она годами скрывала в себе, будто глотала его целыми ночами.
Колени подкачали.
В тот миг к девочке был подойдён старушка с морщинистым лицом и руками, покрытыми мукой, будто пекарша. Она взяла ребёнка за плечо.
— Вы её знаете? — спросила она Юлю осторожно.
— Я… я её видела, кажется, знакомая, — запнулась Юля.
Старушка опустила взгляд, смущённо.
— Жила со мной с младенчества. Одна женщина отдала мне её, сказав, что мать её не хочет, её надо прятать. Я толком не знала, что происходит…
Юля ощутила, как её душа вырвалась наружу.
— Это неправда! Я её любила! Меня отняли! — вскрикнула она, уже не в силах сдерживаться.
Пекарша отступила на шаг, удивлённая.
А девочка посмотрела на неё в тишине и сделала шаг вперёд.
— Ты моя мама? — спросила она просто, без драм, как любой ребёнок.
Юля упала на колени и заплакала.
— Да, милая… я твоя мама. Прости? Прости меня, что не искала тебя раньше, что не нашла.
Девочка обняла её без слов. Маленькое тело было тёплым, живым, её собственным.
Тот день Юля поняла, что жизнь иногда дарит второй шанс. Не важно, что говорили усышавшиеся соседи, не важно, сколько лет прошло. Она нашла свою дочь.
И теперь никто больше не сможет её отнять.