Это было в день свадьбы Златыпочтальонки. Ох, какая же была та свадьба Не радостная, а печальная, как осенний холод. Вся деревня вокруг сельсовета собралась не праздновать, а судить. Стояла Злата, тонкая, как берёзовый лист, в простом белом сарафане, который сама сшила. Лицо бледное, глаза огромные, полные страха, но упрямые. Рядом с ней стоял жених, Степан, которого в деревне прозвали «Каторжником». Он вернулся за год до того из отдалённых мест, где отбывал наказание, а потом исчез. Никто толком не знал, за что его посадили, но слухи ходили страшнее любого лесного приведения. Высокий, мрачный, немногословный, со шрамом по всей щеке, он встречался с людьми через зубы, женщины прятали от него детей, а даже собаки, увидев его, поджимали хвосты. Он поселился на краю деревни, в старой развалюхе, и жил, как бык, беря на себя самую тяжёлую работу, от которой никто не хотел.
И именно ради этого человека вышла замуж тихая Злата, сирота, воспетая тётей. Когда председательша их расписала и, глядя на толпу, сказала: «Можно поздравлять молодожёнов», ни один голос не поднялся. Гробовая тишина звучала, словно ворон крикнул с верхушки тополя.
В этой тишине вышел двоюродный брат Златы, Павел. С тех пор, как умерли родители, он считал её своей младшей сестрой. Он подошёл, холодным взглядом устремился на неё и, громко, чтобы все слышали, прошипел:
Ты больше не моя сестра! С того дня я отреку тебя! Как только ты переступишь порог моего дома, тебя здесь не будет!
Он плюнул на землю у ног Степана и, словно ледокол, прорвался сквозь толпу. За ним последовала тётка, сжав губы и отстранившись.
Злата стояла, не шевелясь, лишь одна слеза медленно скатывалась по щеке, и она её не вытерла. Степан, глядя на Павла, скалил зубы, руки сжимал в кулаки. Я ожидал, что он бросится, но вместо этого он посмотрел на Злату, осторожно, будто боясь сломать хрупкость, взял её за руку и тихо сказал:
Пойдём домой, Злата.
И они пошли вдвоём, против всей деревни. Он высокий и мрачный, она хрупкая в белом платьице. Позади летел ядовитый шёпот и презрительные взгляды. Моё сердце сжалось так, что дышать стало трудно. Я смотрел на этих молодых людей и думал: «Господи, сколько силы им понадобится, чтобы выдержать всё это»
Всё началось, как обычно, с малого. Злата разносила почту. Тихая, незаметная девушка, вся в себе. Однажды осенью, в самую слякоть, её атаковала стая бродячих собак у окраины. Она закричала, уронила тяжёлый мешок, письма разлетелись по грязи. И тогда из ниоткуда появился Степан. Он ни крикнул, ни палку поднял, просто подошёл к вожаку, огромному лохматому псу, и тихо, но уверенно, чтото сказал ему. Пес, будто поняв, поджал хвост и попятился, за ним вся свора.
Степан молча собрал размокшие конверты, отряхнул их, насколько мог, и протянул Злате. Она подняла глаза, полные слёз, и прошептала: «Спасибо». Он лишь хмыкнул, отвернулся и пошёл своей дорогой.
С того дня она начала смотреть на него иначе не со страхом, а с любопытством. Она замечала то, чего другие не замечали: как он, молча, поправил покосившийся забор у старой бабки Марии, чей сын исчез в городе, как вытащил из реки чужого телёнка, упавшего туда по глупости, как спас замёрзшего котёнка и принёс его к себе под пазуху. Всё это он делал втихомолку, будто стыдясь своей доброты. А Злата видела. И её одинокое сердце потянулось к его такой же израненной душе.
Они встречались у дальнего родника, когда уже темнело. Он всё молчаливее, а она рассказывала ему о своих простых новостях. Он слушал, и его суровое лицо становилось тёплым. Однажды он принес ей дикую орхидею, растущую на болоте, куда не решаются ходить. Тогда она поняла, что её жизнь меняется.
Когда она объявила семье, что идёт замуж за Степана, раздался крик: тётка плакала, брат грозился его покалечить. Но Злата стояла твёрдо, как оловянный солдатик, и говорила: «Он хороший, говорила она. Вы просто его не знаете».
Так они стали жить вдвоём, в тяжёлой, впроголодь жизни. С ним никто не хотел связываться, постоянную работу не давали. Прибывали случайные подработки. Злата получала копейки за почтовые услуги. Но в их старой развалюхе всегда было чисто и удивительно уютно. Он сделал ей полки для книг, починил крыльцо, разбил под окном крошечный цветник. По вечерам, когда он возвращался с работы, усталый, чёрный от пепла, он садился на лавку, а она молча ставила перед ним тарелку горячего супа. В этом молчании было больше любви, чем в самых пылких словах.
Деревня их не принимала. В магазине ей «случайно» недовешивали хлеб, продавали зачерствевший. Дети бросали в окна их дома камни. А брат Павел, увидев их вместе, отводил взгляд в сторону.
Прошёл почти год, и вдруг случился пожар. Ночь была тёмная, ветреная. Сгорел сарай Павла, и ветер перенёс пламя на их дом. Вспыхнуло, как спичка. Сборилась вся деревня с ведрами, с лопатами. Люди метались, кричали, но толку было мало. Пламя ревело, столбом в чёрное небо бросалось. В этот миг Павлина жена, в слезах, с новорождённым ребёнком на руках, крикнула, будто чужим голосом:
Машка там! Дочка в доме осталась! Спит в своей комнате!
Павел бросился к двери, но языки пламени уже вырывались из сеней. Мужики держали его, не пуская: «Сгоришь, дурак!» Он бился, воет от ужаса.
И в тот самый момент, когда все застыли, глядя, как огонь пожирает дом и маленькую девочку, сквозь толпу прорвался Степан. Он прибежал, как последний, лицо покрыто дымом. Окинул взглядом разрушенный дом, на секунду задержал взгляд на безумном отце, и, не произнеся ни слова, облил себя головой из бочки водой и бросился в пламя.
Толпа ахнула и замерла. Похоже, прошла целая вечность. Деревянные балки трещали, крыша рушилась с грохотом. Никто уже не верил, что он вернётся. Жена Павла упала на колени в пыль.
Из дыма и огня показалась чёрная, шатающаяся фигура. Это был Степан. Волосы на голове обгорели, одежда дымилась. На руках он нес девочку, закутанную в мокрое одеяло. Сделав ещё несколько шагов, он упал, передав ребёнка подбежавшим женщинам.
Девочка жила, лишь немного задохнулась дымом. Степан же выглядел страшно: руки и спина покрыты ожогами. Я подбежала к нему, начала оказывать первую помощь, а он в полубреде шептал одно имя: «Злата Злата»
Когда он пришёл в себя в моём медпункте, первым, кого он увидел, был Павел, стоявший перед ним на коленях. Не шутка на коленях. Павел молчал, плечи его дрожали, по небритым щекам текли мужские, скудные слёзы. Он просто взял руку Степана и прижался к ней лбом. Этот безмолвный поклон говорил громче всяких извинений.
С того пожара будто прорвалась плотина. Сначала тонкой ручейкой, а потом полноводной рекой к Степану и Злате стекло человеческое тепло. Он долго лечился, шрамы остались, но уже были другими медалями доблести, а не клеймами каторжника. Деревенские люди теперь смотрели на них не со страхом, а с уважением.
Мужики собрали средства и отремонтировали дом. Павел, брат Златы, стал Степану ближе, чем родной. Чтонибудь он тут как тут: помогает подправить крыльцо, привозит сено для их козыкормушки. Жена его, Елена, часто Злате приносит сметану, печёт пироги. И все смотрят на Степана с Златой с той виноватой нежностью, будто пытаются загладить старую обиду.
Через годдва у них родилась дочь, Мила, светловолосая, голубоглазая, как две капли воды от Златы. Через пару лет сынок, Ваня, точьвточку как Степан, только без шрама на щеке, серьёзный, небольшим карапузом.
И вот этот дом, отремонтированный всеми, наполнился детским смехом. Угрюмый Степан стал самым нежным отцом на свете. Я не раз видела, как он приходил с работы, руки чёрные, уставший, а дети бросались к нему, вешались на шею. Он подхватывал их, подбрасывал к потолку, и смех заполнял всю избу. Вечерами, когда Злата укладывала младшего, он сидел со старшей Милой и вырезал из дерева игрушки: коня, птичек, весёлых человечков. Его грубые пальцы создавали настоящие шедевры.
Помню, как приходила к ним измерять давление Злате. Во дворе висела картина маслом: Степан, огромный и могучий, сидит на корточках и чинит крошечный велосипед Вани, а рядом стоит Павел, держит колесо. Сыновья, Ваня и Павлинов сын, играют в песочнице, строят вместе. Тишина мирная, лишь молоток стучит, а пчёлы гудят в Златинных цветах.
Смотрю я на них, а у себя глаза слезятся от радости. Вот он, Павел, который проклял сестру и отвернулся от дома, стоит плечом к плечу со своим «каторжником». Между ними нет злобы, нет памяти о прошлом лишь спокойное мужское дело и дети, играющие вместе. Стена страха и осуждения растаяла, как весенний снег под солнцем.
Злата вышла на крыльцо, вынесла им обоим кружки с холодным квасом. Увидела меня, улыбнулась своей тихой, светлой улыбкой. И в этой улыбке, в её взгляде на мужа, на брата и на играющих детей, было столько выстраданного, настоящего счастья, что моё сердце остановилось. Она не ошиблась: пошла за своей душой наперекор всему свету и обрела всё.
Я теперь смотрю на их улицу. Вот их дом, весь в герани и петуниях. Степан, уже с сединой в волосах, но всё такой же крепкий, учит Ваню резать дрова. А Мила, уже молодая невеста, помогает Злате развешивать на бельевой верёвке простыни, пахнущие солнцем и ветром. И они смеются, будто слышат лишь своё собственное, девичье счастье.
