Знаешь, всё началось в день свадьбы нашей Лиды почтальонки. Не радостный праздник, а целый театр горя. Вся деревня собралась у сельсовета, но не чтоб поздравлять, а чтобы судить. Лида стояла, хрупкая, как лебёдушка в простом белом платье, которое сама сшила. Бледное лицо, огромные глаза испуганные, но упрямые. Рядом её муж Степан. Мы его за глаза «Каторжником» называли, потому что он вернулся год назад из далёких мест, о которых никто толком не знал. Слухи о нём ходили, каждый страшнее другого: высокий, мрачный, молчаливый, со шрамом через щёку. Мужики от него отстранялись, женщины детей от него прятали, а даже собаки, увидев его, прятали хвосты. Он поселился в старой развалюхе у дедов, жил «мужиком», браковал на тяжёлую работу, куда никто иначе не хотел тянуться.
И вот именно такого человека Лида, сирота, которую вырастила тётка, выбрала себе мужем. Когда председательша их расписала и произнесла: «Можете поздравить молодых», в толпе всё замерло, как в гробу. Слышно было, как ворона на тополе каркнула. В эту гробовую тишину вышел двоюродный брат Лиды Пашка. Он, после смерти родителей, считал её своей младшей сестрой. Подойдя, посмотрел на неё льдом в глазах и прошипел так, чтобы все услышали:
Ты теперь уже не сестра мне. С этого дня у меня нет сестры. Не хочу, чтобы твоя нога ступала в моём доме!
Он плюнул у ног Степана, прошёл сквозь толпу, как ледокол. За ним пошла тётка, сжатая губами. Лида стояла, как вкопанная, и лишь одна слеза медленно скользнула по её щеке, но она её даже не вытерла. Степан посмотрел на Пашку, как волк, зубы дрожали, руки сжали кулаки. Я думала, он сейчас бросится, но вместо этого он нежно, будто боясь сломать, взял Лиду за руку и шепнул:
Пойдём домой, Лида.
И они пошли вдвоём, вопреки всей деревне. Он высокий и мрачный, она хрупкая в своём белом платьице. За их спинами летел ядовитый шёпот и презрительные взгляды. Моё сердце тогда сжалось так, что дышать стало трудно. Смотрела я на этих молодых и думала: «Боже, сколько им сил понадобится, чтобы выдержать всё это»
Всё началось, как обычно, с мелочей. Лида разносила письма, тихая, незаметная девушка. Однажды осенью, в проливной дождь, её атаковала стая бродячих собак у дороги. Она закричала, уронила тяжёлую сумку, письма разлетелись по грязи. И тут, словно из ниоткуда, появился Степан. Он не кричал, не махал палкой, а просто подошёл к вожаку огромного лохматого пса и шёпотом чтото сказал. Пес поднял хвост и отступил, за ним последовала вся свора.
Степан молча собрал размокшие конверты, отряхнул их и протянул Лиде. Она подняла глаза, заплаканные, и прошептала «спасибо». Он лишь хмыкнул, отвернулся и пошёл дальше. С того дня она стала смотреть на него иначе не со страхом, а с любопытством, замечая то, чего другие не видели. Как он помог старой Марье, у которой сын пропал в городе, починил покосившийся забор, не просят, а просто пришёл и сделал. Как вытащил из реки чужого телёнка, случайно упавшего туда. Как спас замёрзшего котёнка и утащил его под арку домой. Всё это он делал тихо, будто стыдясь своей доброты, а Лида всё видела. И её одинокое сердце потянулось к его тоже израненной душе.
Они стали встречаться у дальнего родника, когда уже темнело. Он всё молчаливее, а она рассказывала о своих простых новостях. Он слушал, и его суровое лицо чуть согревалось. Однажды он подарил ей дикую орхидею с болот, куда даже ходить страшно. И тогда она поняла, что влюбилась.
Когда она объявила семье, что идёт замуж за Степана, разразился крик. Тётка заплакала, брат грозился его убить, а она стояла, как маленький оловянный солдатик, и говорила: «Он хороший, вы просто его не знаете».
Жили они тяжко, впроголодь. Никто не хотел с ним связываться, работу постоянную не давали. Приходилось подзарабатывать чемто случайным. На почте Лида получала копейки. Но в их старой развалюхе всегда было чисто и удивительно уютно. Степан смастерил полки для книг, починил крыльцо, разбил под окном крохотный цветник. По вечерам, когда он возвращался с работы, усталый и чёрный, садился на лавку, а Лида ставила ему миску горячего супа. В этом молчании было больше любви, чем в самых пылких словах.
Деревня их не принимала: в магазине «случайно» недовешивали хлеб, дети бросали в их окна камни, брат Пашка, увидев их, отводил взгляд в сторону. Прошёл почти год, а потом случился пожар.
Ночь была тёмная, ветреная. Огонь захватил сарай Пашки, а ветер подул пламенем в их дом. Вспыхнуло, как спичка. Селась вся деревня с ведрами и лопатами, люди кричали, но толку было мало. Пламя ревело, бросало столбы в чёрное небо. Пашкина жена, в слезах, с грудным ребёнком в руках, крикнула не своим голосом:
Машка там! Дочка в доме осталась! В своей комнате спит!
Пашка бросился к двери, но языки пламени уже вылезали из сеней. Мужики держали его, не пуская: «Сгоришь, дурак!» Он бился, вопя от ужаса.
И в тот момент, когда все застыли, через толпу вырвался Степан. На нём не было лица он лишь быстро облил себя водой из бочки и, не говоря ни слова, бросился в самое пекло. Толпа ахнула, замерла. Пару вечеров прошли, пока полыхающие балки не рухнули, а крыша не обрушилась. Пашкина жена упала на колени в пыль.
Из дыма и огня показалась чёрная, шатающаяся фигура это был Степан. Волосы обуглились, одежда дымилась. На руках он нес девочку, завернутую в мокрое одеяло. Сделал ещё пару шагов и упал, передав ребёнка подбежавшим женщинам. Девочка жива, лишь слегка задышала дымом. Степан же его руки, спина всё в ожогах. Я подбежала, оказала первую помощь, а он в бреду шептал одно имя: «Лида Лида»
Когда он пришёл в себя, уже в нашем медпункте, первым, кого он увидел, был Пашка, стоящий перед ним на коленях. Да-да, на коленях, с мужскими, редкими слёзами, стекавшими по щёкам. Он просто взял руку Степана и притянул к себе лбом. Этот безмолвный поклон сказал больше любых извинений.
С того пожара всё изменилось. Тонкой речкой от горечи к теплу к Степану и Лиде текла добрая волна. Шрамы остались, но уже не те, а новые, за отвагу. Деревенские стали смотреть на них не со страхом, а с уважением. Мужики помогли отремонтировать дом. Пашка, брат Лиды, стал Степану почти родным: то помогёт подкосить крыльцо, то принёс сено для их козы. Жена его, Елена, часто приносила Лиде сметану и пекла пироги. Все смотрели на Степана с Лидой с такой «виноватой» нежностью, будто пытались загладить старую обиду.
Через год у них родилась дочка, Машенька светловолосая, голубоглазая, как копия Лиды. Позже сынок, Ванечка, получился точьв-точь Степан, только без шрама. Серьёзный карапуз, часто хмурится.
Дом, отремонтированный всеми, наполнился детским смехом. Степан оказался самым нежным отцом: приходил с работы с чёрными руками, а дети бросались к нему, вешались на шею. Он подхватывал их, подбрасывал к потолку, и смех раздавался по всей избе. Вечерами, когда Лида укладывала младшего, он сидел с Машенькой и вырезал из дерева игрушки коняшек, птичек, смешных человечков. Грубые пальцы, а получались они живыми.
Помню, как измеряла Лиде давление. На дворе у них висела картина маслом: Степан, огромный, могучий, сидит на корточках и чинит крошечный велосипед Ванечки, а Пашка держит колесо. Два мальчика, Ваня и Пашкин сын, играют в песочнице, строят чтото вместе. Тишина, лишь звук молотка и жужжание пчёл в лидиных цветах.
Смотрю на них, а у меня глаза на мокром месте. Пашка, который когдато проклял сестру, стоит плечом к плечу со своим «каторжником». Никакой злобы, никаких воспоминаний о прошлом только общее дело и дети. Стена страха растаяла, как весенний снег под солнцем.
Лида вышла на крыльцо, подала им оба кружки холодного кваса. Увидела меня, улыбнулась тихой, светлой улыбкой. В её взгляде, в том, как она меняет взгляд от мужа к брату, от играющих детей к себе, было столько подлинного счастья, что моё сердце замерло. Она не ошиблась пошла за своей душой, наперекор всему, и нашла всё, что искала.
Сейчас я вижу их улицу, их дом, весь в геранях и петуниях. Степан, уже с сединой в волосах, учит Ваню колоть дрова. Машенька, уже почти невеста, помогает Лиде вешать бельё, которое пахнет солнцем и ветром. Они смеются о чёмто своём, девичьем, своём
