Этот забор единственное место, что не гонит меня прочь. Порой кажется, будто я привязался к нему
Люди проходили мимо: кто-то спешил, кто-то медлил, но почти никто не останавливался.
«Я больше не считаю дни. Если все они одинаковы, если каждое утро начинается и заканчивается одинаково, числа теряют смысл. Здесь, у этого ржавого забора, утро отличается от вечера лишь тем, как падает свет. Дождь и ветер стали привычными, как голод и тишина. И всё же я не ухожу. Этот забор единственное место, что не гонит меня прочь. Порой мне кажется, будто я привязался к нему, как когда-то к дому. Но, может, я всё ещё жду Чего? Не знаю.»
Он сидел на узкой полоске земли между шатким забором и тротуаром. Шерсть свалялась, потускнела, под лапами грязь смешивалась с водой, а дождь медленно стекал по ржавым прутьям. Люди проходили мимо: кто-то спешил, кто-то медлил, но почти никто не останавливался. Если на него и смотрели, то лишь на мгновение усталым или равнодушным взглядом. Для них он был просто очередной собакой, выброшенной на улицу.
Но он помнил другой мир. Мир, где утро начиналось с запаха свежего хлеба. Маленькую кухню, где он крутился под ногами, пытаясь дотянуться до стола. Тёплую печь зимой и смех хозяйки, когда он путался у неё под ногами. Ласковую руку, которая просто гладила его по голове.
Всё изменилось постепенно. Сначала редкие, холодные взгляды. Потом миска, которая всё чаще оставалась пустой. Крики, грубые слова, толчки. И однажды он оказался за порогом. Без прощания, без объяснений. Дверь просто захлопнулась, и он остался снаружи.
«Я думал, это ошибка. Думал, скоро позовут обратно. Но дверь не открылась.»
Жизнь на улице стала школой, где уроки давались ценой синяков и ссадин. Он научился прятаться от палок, уворачиваться от камней, находить крошки у магазинов. Иногда удавалось стащить кусок хлеба или выпросить кость у редкого доброго прохожего. Но даже тогда, когда чей-то взгляд случайно останавливался на нём, он всё равно надеялся: «Может, это тот, кто скажет: Пошли домой?»
Тот день был холодным и сырым. С утра лил дождь, ветер срывал листья с деревьев. Он сидел, свернувшись клубком, чувствуя, как холод проникает в каждую кость. И вдруг услышал шаги. Пожилая женщина в потрёпанном платке шла медленно, будто сама не знала, куда идёт. Увидев его, она остановилась.
Господи крошка, кто же тебя так? прошептала она.
«Ты смотришь на меня иначе. Не так, как те, кто проходит мимо. Твои глаза тёплые, как у той женщины, которую я когда-то называл хозяйкой.»
Она опустилась рядом, но не стала сразу трогать его. Медленно достала из сумки кусок хлеба и колбасы.
На, поешь.
Он неуверенно подошёл, будто боялся, что земля уйдёт у него из-под лап. Взял еду и стал есть медленно, тщательно разжёвывая каждый кусок, словно боялся, что она исчезнет. Женщина не торопила его, просто сидела и смотрела.
Пойдём, тихо сказала она. Там, внутри, тепло. И больше никто тебя не обидит.
«Ты зовёшь Но можно ли верить? Что, если завтра дверь снова захлопнется?»
И всё же он пошёл за ней. Калитка скрипнула, и они вошли во двор. Старый, облезлый забор, яблоня с голыми ветками. Из дома пахло супом и хлебом. Этот запах ударил в память так резко, что он замер на пороге. Женщина постелила на пол старое одеяло, налила чистой воды и поставила миску с тёплой кашей.
Это теперь твой дом, сказала она, мягко коснувшись его головы.
Эту ночь он почти не спал. Лежал, слушал, как она ходит по дому, как скрипят половицы, как звенят на кухне тарелки. Она несколько раз заглядывала к нему, поправляла одеяло и шептала:
Ты дома, слышишь?
«Дом Как же я боялся, что больше никогда не услышу это слово.»
Дни потекли иначе. Теперь он ждал её у двери, приносил старый выцветший мячик. Ложился рядом, когда она пила чай, и слушал её голос, даже если не понимал слов. Шерсть снова стала мягкой, глаза ясными.
Иногда, проходя мимо того самого забора, он останавливался. Смотрел в пустоту, будто видел там себя прежнего мокрого, голодного, потерянного. Женщина подходила, клала руку на его шею и говорила:
Пошли домой.
«Да теперь я точно знаю, где он.»
